Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен
Великий князь отнесся к назначению нейтрально. Затем у Бобрикова объявился заступник, комендант императорского дворца. Генерал-адъютант П.П.Гессе был дворцовым комендантом с 1896 года, сменив в этой должности личного друга Александра III, спившегося генерал-адъютанта П.А.Черевина. Влияние Гессе основывалось на том, что, будучи ответственным за безопасность императорской семьи, он ежедневно являлся к государю с «утренним рапортом», в связи с чем имелась возможность под прикрытием «вопросов безопасности» касаться самых разных государственных дел. Это заметили многие министры и стремились к хорошим отношениям с Гессе. В число «протеже» дворцового коменданта входил и бывший министр внутренних дел Горемыкин, но Сипягин и фон Плеве придерживались самостоятельной линии. Бобрикова же Гессе считал «своим человеком». Уже 3 (16) апреля дворцовый комендант поспешил поведать князю Святополк-Мирскому, что из Хельсинки в Петербург вызван генерал-губернатор, назначаемый министром внутренних дел. На следующий день, во время отпевания и погребения Сипягина предстоящее и вызывающее ужас назначение Бобрикова было уже у всех на устах.
Вскоре, однако, оказалось, что Гессе был слишком в себе уверен. Победу одержал на сей раз князь Мещерский, и 4 (17) апреля 1902 года Николай II назначил министром внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве. Император писал Мещерскому: «Своим разговором с Плеве я очень доволен. Он смотрит на предстоящее дело правильно, спокойно и ясно. «Все по-прежнему, — сказал я ему, — как было при Сипягине»». Известный член Государственного совета А. А. Половцев, относившийся к фон Плеве с недоверием, записал все же в своем дневнике, что считает его назначение лучшим вариантом, чем было бы назначение Бобрикова, «и этот дикий, грязный во всех отношениях унтер-офицер, на несчастье Финляндии, остался ее мучителем».
Прибывший в Петербург, но проигравший Бобриков был приглашен 5 (18) апреля вместе с фон Плеве на беседу к императору, где Вячеслав Константинович, несмотря на новый ответственный пост, согласился какое-то время продолжать исполнять обязанности министра статс-секретаря Финляндии. По сведениям Й.Р.Даниельсона, во время беседы императора с фон Плеве и Бобриковым пришла телеграмма из Хельсинки с сообщением о возникших там в связи с призывом на военную службу демонстрациях, в подавлении которых участвовали казаки. И это вроде бы послужило причиной отказа прошению сената об ограничении пределов действия Февральского манифеста. Вполне возможно, что те «беспорядки» были использованы в качестве дополнительного аргумента потерпевшим поражение на пути к посту министра внутренних дел и, поэтому, жаждущим сатисфакции Бобриковым, который, как увидим, был ярым противником совместной затеи фон Плеве и сената.
А новый министр внутренних дел оставался верен своим взглядам. Николай II, оказавшийся под перекрестным огнем, поступил вполне типично: никакого решения не вынесено, дело просто отложено. Зато все господа были единодушны насчет того, что нужно императорским рескриптом дать народу Финляндии намек на опасность последствий продолжения сопротивления. Рескрипт был опубликован 7 (20) апреля, по возвращению генерал-губернатора в Хельсинки. «Уклонение от призыва приводит Нас к убеждению, что утвердившийся за последнее столетие порядок в управлении Финляндии не обеспечивает спокойного течения жизни в стране и послушания властям». Хотя уклонение от призыва и продолжалось, открытые демонстрации удалось прекратить. По мнению Бобрикова, дух сопротивления, выразившийся «беспорядками» на улицах Хельсинки, черпал смелость в мечтах сената об улучшении положения финского языка и ограничении Февральского манифеста. Виновником всего этого Бобриков считал фон Плеве, добивавшегося расположения вдовствующей императрицы.
Российские газеты писали, что демонстрации в Хельсинки — дело рук шведов, и посол Швеции в Петербурге Гильденстолпе счел необходимым уточнить в разговоре с министром иностранных дел России Ламздорфом, что, ежели и шведов, то финляндских, а Стокгольмское правительство ни малейшего отношения к событиям не имело. Посол испытал чувство облегчения, увидав, что министр относится к произошедшему в Великом Княжестве «весьма равнодушно».
Русские источники подтверждают, что фон Плеве относился серьезно к идее ограничения Февральского манифеста для умиротворения настроений в Финляндии. 4 (17) апреля он показал прибывшему в Петербург Бобрикову свою записку, поданную им раньше императору, которая не могла обрадовать генерал-губернатора. Министр статс-секретарь считал, что сосредоточенное в основном в городах Финляндии движение сопротивления начинает довольно быстро распространяться и на деревню. И, в связи с призывом, это будет усиливаться. Правительству следовало серьезно озаботиться сохранением авторитета, поэтому не могло быть и речи об отмене уже начавшегося проведения призыва. Также следовало позаботиться об управлении краем, в первую очередь призвав к порядку губернаторов и суды. Особенно это касалось шведоманской партии и ее сторонников. Но, с другой стороны, не следовало почем зря подливать масла в огонь агитаторов, утверждавших, будто правительство стремится полностью покончить с особым положением Финляндии.
По мнению фон Плеве, линией правительства России должно было стать ясное разграничение законодательства, касающегося общегосударственных и местных дел. Об этом надо было бы сделать представление следующей сессии сейма в 1904 году одновременно с представлением, касающимся пересмотра сеймового устава. Важным было бы также еще в 1902 году осуществить указ о равноправии финского и шведского языков. При этом в укреплении положения русского языка следовало держаться в пределах, обозначенных в 1900 году манифестом о языке. Не следовало касаться основных черт управления Великим Княжеством, и эту позицию следовало довести до всеобщего сведения.
«Финляндией должно управлять не личной и бесконтрольной властью генерал-губернатора, как это теперь происходит, по крайней мере по убеждению местного населения, а по-прежнему — общими и единодушными действиями всех высших чиновников окраины...» Помня про обвинения Даниельсоном Бобрикова в «склочности», фон Плеве деликатно выражал надежду, чтобы в будущем воздерживались от возбуждения новых дополнительных административных или законодательных вопросов, наряду с теми, которые уже возбуждены. Особенно это касалось чувствительного для финнов вопроса об образовании.
Каким-то образом следовало попытаться сблизить с правительством и шведоманскую партию. Привлечение ее опять в сенат было бы, очевидно, преждевременным, но, возможно, неплохо было бы подумать о пробуждении вновь к жизни «в новом составе, соответствующем новым обстоятельствам» упраздненного в 1891 году совещательного комитета по делам Финляндии при министре статс-секретаре. Для сближения финляндского управления с имперским в комитете должны быть представители имперских ведомств. Как увидим далее, фон Плеве уже с осени 1901 года вынашивал мысль о новом комитете по делам Финляндии.
Разделить позицию фон Плеве Бобриков, разумеется, не мог. В своей ответной записке он спрашивал: если уж речь идет о том, чтобы призвать шведоманов к порядку, можно ли одновременно приглашать их в члены вновь собираемого комитета? Если уж решили исходить из того, что правительство должно озаботиться поддержанием своего авторитета, разве можно при этом одновременно сворачивать
