Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен

документам, направляемым в низшие инстанции, чиновникам и частным лицам можно было бы прикладывать перевод на финский язык, совещание сочло преждевременным. Имелось еще предложение Бобрикова, чтобы все учреждения управления Финляндией, а также суды, вели прямую переписку с учреждениями империи (не через канцелярию генерал-губернатора) и пользовались бы при этом только русским языком, ибо так было принято во всей державе и не было основания жаловать Финляндии какое-то особое положение. Совещание сочло, что к этой самой по себе хорошей идее следует вернуться на более поздней стадии проведения политики реформ, когда все финляндские чиновники будут в состоянии вести переписку на русском языке. Поскольку бумаги, подтверждающие владение русским языком финляндскими кандидатами на замещение чиновничьих должностей иногда оказывались «липовыми» — случалось, представлявшие их лица едва знали русский алфавит, — следовало, невзирая на представляемые бумаги, оставить решение в каждом конкретном случае на усмотрение начальника учреждения, о котором шла речь, но подчинив его при этом контролю генерал-губернатора. Так были бы обойдены и формальные требования финляндского законодательства, служившие препятствием, и достигнута необходимая гибкость для принятия на службу подходящих чиновников.

Бобриков был удовлетворен. Хотя не все его соображения приняло во внимание совещание под председательством Фриша, однако значение быстрого решения главного вопроса было само по себе столь велико, что он не хотел затягивать принятия этого решения, настаивая на своих замечаниях. Император собственноручно начертал 22 мая (4 июня) 1900 года на оригинале протокола совещания: «Осуществить», а закон об этом, так называемый манифест о языке, он подписал через две недели — 7 (20) июня 1900 года.

Манифест о языке, подготовленный за спиной финляндцев, вызвал в Великом Княжестве величайшее изумление. Сенат внес было проект изменений, но император отклонил его, а фон Плеве угрожал в Петербурге отправившимся туда вице-председателю Тудеру и сенатору Энебергу, что строптивых финляндцев может постигнуть судьба поляков. Вопрос был не только в том — публиковать манифест или оставить неопубликованным, а в самом существовании сената. Фон Плеве писал Бобрикову, что государь расценил действия финляндского совещательного органа как мятеж, хотя уже заранее ожидал, что реакция будет острой. Однако сенат счел, что находится в вынужденном положении, и решил двенадцатью голосами «за» (при шести — «против» и двух воздержавшихся) манифест опубликовать. После того, как оставшиеся в меньшинстве попросили отставки и получили ее, направление политики сената все отчетливее принимало линию уступок, вырабатывавшуюся в кругах старофинской партии. Вице-председатель Хозяйственного департамента Тудер, голосовавший за публикацию манифеста, тоже попросил через несколько недель отставки, считая, что потерял авторитет как в глазах генерал-губернатора, так и в глазах финляндского общественного мнения. Бобриков злорадствовал не только по поводу событий весны 1899 года, но и по поводу того, что Тудер пытался повлиять непосредственно на фон Плеве, в обход генерал-губернатора. «Он, очевидно, хотел бы играть ту же роль, какую играл прежде. Согласись я попросить или хотя бы посоветовать, то Карл Иванович (Тудер) взял бы прошение об отставке обратно. Но я упорно молчал... Скажу прямо, я рад, что освободился от него». Новым вице-председателем Хозяйственного департамента назначили представителя линии уступок, но беспартийного придворного егермейстера Константина Линдера. Должность прокуратора унаследовал от Сёдеръельма старофинн Элиель Йонссон (Сойсалон-Сойнинен).

Не зная об активной роли фон Плеве в издании манифеста, финляндцы пытались обратиться к нему также в обход сената. Собравшись неофициально в Хельсинки в Рыцарском доме, группа депутатов сейма приняла предназначавшийся для сведения императора протест, который В. М. фон Борн и Отто Доннер доставили в Петербург, в служебную квартиру министра статс-секретаря, находившуюся на Литейном проспекте. Прием им там был оказан прохладный. Разве в Великом Княжестве не знали, что после завершения сессии сейма его депутаты не могут больше делать никаких представлений? «Кроме как в качестве граждан Финляндии» — прозвучал ответ. Охваченный нарастающим гневом фон Плеве встал и стоя потребовал, чтобы господа взяли свое письмо обратно. «Я же сказал, оно ничего не стоит и ваш визит сюда не имеет никакого значения». Сделав свой вывод, поднялись и визитеры. «Холодно поклонившись, мы ушли. Письмо осталось на столе», — вспоминал фон Борн. Возможностей диалога финляндских конституционалистов с российским правительством становилось все меньше.

Сроки, определенные манифестом о языке, были для темпераментного Бобрикова слишком долгими. Поэтому он разослал губернаторам циркуляр с предложением, чтобы они перешли в переписке на русский язык не с осени 1905 года, а уже с 1 (14) января 1901 года. Но губернаторы на это не согласились. Тогда Бобриков попросил Высочайшего приказа. Однако тут он встретил категорические возражения министра статс-секретаря фон Плеве, который обратил внимание на то, что инициатива генерал-губернатора противоречит манифесту о языке и не вызвана какими-либо неизвестными ранее обстоятельствами. Изменения, имеющего принципиальное значение, важного и затрагивающий многие интересы, закона могут быть сделаны лишь в случае крайней и безусловной необходимости. «Любое изменение манифеста от 7 (20) июня может дать местному населению причину сомневаться в твердости монаршей воли относительно объявленной законодательной меры». Император счел обоснования фон Плеве убедительными, и инициатива Бобрикова развития не получила. Однако практическое значение поражения Бобрикова было не существенным. Уже 15 (28) августа 1901 года император пожаловал губернаторам «право» перейти при их желании на русскоязычную переписку до истечения срока, определенного манифестом о языке, т.е. не дожидаясь осени 1905 года.

Этот императорский «жест» был важен для задуманного Бобриковым замещения губернаторских постов русскими чиновниками. И в 1904 году такой порядок был применен уже во всех губернских управлениях.

9 (22) октября 1903 года «под сводами сената, где почти столетие царил язык чужого государства (шведский — Т.П.), зазвучала русская речь». Открывая тогда в первый раз заседание Хозяйственного департамента сената, генерал-губернатор подчеркнул важность распространения русского языка для сближения окраины с империей. «Уверен, что в этом святом деле при содействии господ сенаторов, основанном на опыте и искренности, а также с помощью проявления взаимного доверия в деле управления краем мы справимся со всеми могущими встретиться на этом пути затруднениями, и русский язык войдет в употребление не только в высших должностях управления Финляндией, а следуя примеру, распространится и в других им подведомственных учреждениях края».

Бобриков не зря говорил о распространении русского языка в управлении Финляндией. Манифест о языке обязывал начальников учреждений заботиться о том, чтобы их подчиненные соответствовали требованиям реформы. Николай Иванович лично подал пример, «обновив» свою канцелярию, руководство которой возглавил в 1900 году русский полковник Ф.А.Зейн, сменивший финна, полковника фон Минквица. В качестве старшего адъютанта Финляндского военного округа Зейн был хорошо осведомлен в делах и помогал Бобрикову при подготовке реформы воинской повинности. Со