Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен
В мае 1899 года, будучи в Петербурге на званном обеде, Бобриков все же не смог скрыть от друзей своей озабоченности. В штабе военного округа он привык в течении двадцати лет приказывать, а теперь финляндцы у него под носом делают что хотят. Их можно усмирить, вероятно, лишь кровопролитием. Присутствовавшему на том же обеде атаману уральских казаков Ставровскому Бобриков польстил, заметив, что одна сотня уральских казаков покончила бы с финляндцами, в то время как донских казаков потребовалось бы четыре сотни. Скорее всего, прибегать к помощи вооруженных сил все же не потребовалось бы. Финское мужичье не последует за господами, к тому же введение в Хельсинки дополнительных русских войск (одного батальона) и строительство многих временных казарм произвело «оздоровляющее» влияние.
С другой стороны, после неудачи с Большой петицией внешне казалось, что Финляндия успокаивается. Согласно пожеланию императора, документы петиции были переданы через губернаторов дальше генерал-губернатору, где они пока что и оставались. Бобриков с удовольствием на этом и остановился бы. Но тогда следовало все же быть готовым к тому, что «глупые финляндцы» будут утверждать, что генерал-губернатор портит отношения между государем и его подданными. Истинной причиной проволочки была сильно заинтересовавшая Бобрикова так называемая Кююрёляская петиция. В этой русской деревне на Карельском перешейке Февральский манифест приветствовался жителями с удовлетворением, заверение в лояльности подписало всего семь человек. Бобриков потребовал от Прокопе, чтобы выражение мнения кююрёлясцев было доложено Его Величеству до представления Большой петиции. (Под которой подписалась почти четвертая часть всего тогдашнего 2,5-миллионного населения Финляндии. И это при том, что «кресты» неграмотных не принимались.) Прокопе требование Бобрикова выполнил. Кююрёлясцам Николай II просил передать особую монаршую благодарность, но на докладе, представлявшем Большую петицию, сделал 5 (17) июня 1899 года пометку: «Адрес оставляю без последствий. Ходатайство нахожу неуместным, так как манифест 3 февраля касается общегосударственного, а не местного законодательства».
Нервы рассерженного публикациями иностранных газет Бобрикова успокоила неудача составленного по инициативе финляндцев так называемого международного культурного адреса летом 1899 года, во время отдыха генерал-губернатора. Император отказался принять доставившую это обращение делегацию, которую возглавлял бывший министр юстиции Франции Л.Трарие. Доброжелательная к финляндцам вдовствующая императрица Мария Федоровна позднее охарактеризовала Лео Мехелину эту затею как «досадную». «Были (явно имелся в виду император — Т.П.) очень огорчены этим вмешательством в наши внутренние дела».
В неудаче искреннего, пышущего наивным идеализмом предприятия на рубеже столетий главным было то, что ни одна из иностранных держав не сочла отвечающим своим интересам оказать ему официальную поддержку. Повсюду финляндский вопрос рассматривали как внутреннюю проблему России, в которую невозможно и даже нет причины вмешиваться. Посол Франции в Петербурге маркиз де Монтебелло признал, что Февральский манифест, прекративший относительную независимость финляндцев, означал своего рода государственный переворот. Но, с другой стороны, финляндцы и сами совершили глупость, громко крича о своих правах и сепаратизме, чем дали оружие в руки российских противников особого положения Финляндии. Вопрос о правах был напрасен. «У страны с населением в 3 миллиона нет иных прав, кроме тех, которые согласилась предоставить ей страна с населением в 120 миллионов». Искусно ли поступили в таком случае, издав манифест? «По правде говоря — нет. Ибо меньшая сторона настолько меньше, что не могла повредить большей». Монтебелло добавил, безусловно, не слишком последовательно, что России не должно быть безразлично, расположена ли вблизи ее столицы другая Польша, более бедная и малонаселенная, но и более упрямая и закаленная, чем настоящая Польша. Военный министр Куропаткин был иного мнения. Он признался французскому дипломату в своей надежде, что финляндцы совершат что-нибудь необдуманное, после чего развитие событий можно было бы ускорить. «Жесты, сопровождавшие его интонации и слова, не оставляли неясности относительно его мысли».
Германский посол в Петербурге Радолин считал, что высокое положение Куропаткина в качестве военного министра «ударило ему в голову». В связи с Февральским манифестом вопрос был во временной мере, с помощью которой пытались преодолеть сопротивление в деле воинской повинности. Одновременно, конечно же, открыли также и путь для введения единообразия в качестве дальней цели. «С внешнеполитической точки зрения, особенно важно то обстоятельство, что император Николай позволил склонить себя к насильственным мерам, на что не шел Александр III, несмотря на его явные русификационные тенденции».
Такого же мнения о Февральском манифесте были и в посольстве Австро-Венгрии.
Ситуация, возникшая в связи с Февральским манифестом, коснулась и Англии, потому что в знак протеста против отставки вице-консула в Выборге Эугена Вольфа все британские вице-консулы — финны, за исключением одного, оставили в 1899 году свои места вакантными. Хотя, с точки зрения Форейн Офис, дело считалось незначительным, все же сочли на следующий год необходимым учредить в Хельсинки штатную должность консула, чтобы залатать дыры, оставленные вышедшими в отставку вице-консулами. На должность консула был назначен Чарльз Кук, исполнявший ранее в Великом Княжестве обязанности вице-консула. Захолустье, подобное Хельсинки, сочли подходящим для слывшего малоспособным старого служаки Кука, который несмотря на многочисленные попытки так и не смог сдать обычные экзамены для занятия должности консула. Вообще британцы считали разницу в соотношении сил империи и Великого Княжества столь большой, что «Финляндский вопрос» должен был бы решиться весьма быстро.
Посольство Соединенных Штатов в Петербурге, сосредоточившее свою деятельность почти только на торговых и консульских делах, тоже обратило внимание на Февральский манифест в единственном за время генерал-губернаторства Бобрикова донесении, касавшемся Финляндии. Американский временный поверенный в делах Герберт Пирс полагал, что произошедшая в Великом Княжестве смена направления существенно увеличит эмиграцию финляндцев в США.
За происходящим в Финляндии наиболее внимательно следили, естественно, в соседней стране — Швеции. Посол в Петербурге Рейтершельд был особенно озабочен «неосторожными», касавшимися Финляндии публикациями газет на родине, ибо это шло во вред не только Финляндии, но и прежде всего шведско-российским отношениям. Россия совершила большую ошибку, отвратив от себя «государственным переворотом» самую верноподданную окраинную провинцию. Но Швеция не могла сделать ничего другого, как с тяжелым сердцем предоставить своих братьев по крови их судьбе, надеясь, что общественное мнение дома, в Швеции, останется спокойным и не ввергнет родину в конфликт с Россией.
Однако сильная реакция прессы королевства, принявшей почти единогласно сторону Финляндии, не облегчила положения правительства. В то же время боязнь экспансии России сблизила конфликтовавших между собой Швецию и Норвегию. Отметив эти обстоятельства, российское посольство в Швеции смогло все же с удовольствием констатировать, что правительство страны пребывания старательно воздерживалось от выражения
