Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен
Комиссия великого князя Михаила, учрежденная по инициативе военного министра и генерал-губернатора Финляндии, работала интенсивно и без особых разногласий. Ссылки министра статс-секретаря Прокопе на требования, вызываемые конституционными законами Финляндии, были оставлены без внимания. В январе — первой половине февраля 1899 года состоялось всего три заседания комиссии, на них были подготовлены основные положения о составлении, рассмотрении и обнародовании общегосударственных законов. Эти положения были обнародованы 3(15) февраля 1899 года в связи с одобрением государем Высочайшего манифеста, называемого в финляндской истории Февральским манифестом.
В манифесте констатировалось, что Финляндия получила от Александра I и императоров, наследовавших престол после него, свое местное законодательство и управление. Однако же отсутствовали точные инструкции о порядке издания общегосударственных законов, касающихся также и Финляндии. То же относится и к законам, вводимым в действие только в Финляндии, но затрагивающим общегосударственные интересы. Заполнить существовавший пробел, о коем идет речь, и нацелены изданные теперь основные положения. Согласно им, инициатива издания общегосударственного закона может исходить от министра империи или от министра статс-секретаря Финляндии, по предварительному их согласованию между собой. Право инициативы получил и генерал-губернатор, но он должен был подавать представление через министра или министра статс-секретаря. После того, как государь изъявит согласие на данную инициативу, соответствующий министр запрашивает заключение на законопроект у генерал-губернатора, министра статс-секретаря и сената. Если идея требовала рассмотрения на сессии сейма, следовало запросить также заключение (разрядка моя — Т.П.) сословий Финляндии. Получив их, министр должен был передать законопроект со всеми отзывами Государственному совету. Там в рассмотрении законопроекта должны будут участвовать, помимо постоянных членов Государственного совета, генерал-губернатор Финляндии, министр статс-секретарь и особо назначенные государем члены сената. После того, как решение Государственного совета будет утверждено императором, оно должно быть в принятом порядке обнародовано как в империи, так и в Великом Княжестве…
Следует заметить, что согласно первоначальному плану комиссии Великого князя Михаила Николаевича, подготовку к обсуждению законопроекта в Государственном совете и передачу его на обсуждение должны были осуществлять соответствующий российский министр и министр статс-секретарь Финляндии совместно. Однако по требованию Бобрикова, предрекавшего, что это будет вызывать «ненужные сложности», упоминание о статс-секретаре было исключено из соответствующего пункта. Прокопе на последнем заседании комиссии, состоявшемся 1(13) февраля, то ли вообще не заметил этого изменения, то ли счел бесполезным даже пытаться защищать свою позицию.
Согласно манифесту и Основным положениям, чисто местные законы и постановления должны были по-прежнему издаваться в существующем в Финляндии порядке. Составлять список дел, входящих в круг общегосударственного законодательства, не имело смысла, поскольку постоянное развитие жизни империи и ее частей выдвигало все новые требования, которые невозможно было предвидеть заранее. Разграничение следовало в каждом отдельном случае оставлять на усмотрение императора.
С точки зрения интересов Финляндии самым опасным и являлось как раз то, что рамки законодательства были оставлены неопределенными. Таким образом роль финляндского сейма сводилась до уровня совещательного органа, высказывающего мнение Государственному совету, и можно было какой угодно закон объявить общегосударственным и вывести из-под права финнов принятие решений. В Великом Княжестве всегда царило понимание, что в отношении империи страна находится в реальном союзе и ее законодательство имеет конституционную силу. Исходя из этого Февральский манифест рассматривался, как захват государственной власти путем открытого нарушения конституционных законов, как государственный переворот. Император нарушил свое слово, данное им при вступлении на престол. Впечатление усиливалось тем, что манифест был подготовлен в тайне и опубликован внезапно, неожиданно. Связанный служебным обетом неразглашения, Прокопе предварительно не информировал своих соотечественников о планируемом мероприятии.
Как показал в своей работе «Национализм и революция в российско-финляндских отношениях в 1899-1914 годах» проф. Осмо Юссила, манифест чисто юридически не означал никакого революционного изменения. Общегосударственных законов, обнародованных как в своде законов России, так и в своде законов Финляндии, было издано в 1808-1898 годах примерно 200. Решением комитета министров, вынесенном в 1826 году, но не обнародованном в Финляндии, при подготовке общегосударственных законов следовало входить в сношение с министром статс-секретарем Финляндии. Он рассматривал, годится ли закон для введения в действие в Финляндии и в случае положительного ответа просил у императора особого приказа на опубликование закона в Великом Княжестве. В 1891 году систему дополнили постановлением, согласно которому министр статс-секретарь Финляндии должен был обратиться к соответствующему министру правительства империи, если предлагаемый в Финляндии для принятия там законопроект имеет общегосударственное значение. Министр статс-секретарь Финляндии и министр империи, в компетенции которого находился законопроект, сотрудничали, но право окончательного решения принадлежало императору. Таким образом, Февральский манифест не мог лишить сейм Финляндии прав в отношении общегосударственного законодательство, поскольку таких прав сословиям никогда «де юрэ» и не было предоставлено. Зато после 1863 года сейм практически участвовал в издании многих общегосударственных законов, считая себя при этом самостоятельной частью «государственной власти». По убеждению финнов, император имел право утверждать или отклонять решения сейма, но не имел права их изменять. В Хельсинкской периферии не очень-то разумели, что система действовала лишь благодаря деликатной гибкости в Петербурге то одной стороны, то другой.
Суть проблемы и следует искать в политике, а не в юриспруденции. Наткнувшись в вопросе о воинской повинности на сопротивление финляндцев, препятствовавших с помощью соблюдения традиционных процедур прохождению законопроекта, Куропаткин и Бобриков свернули на линию открытой политики силы и, главное, заручились в этом одобрением Николая II, которым они манипулировали. Слово самодержца было законом до тех пор, пока он не изволил переменить настроение. Это относилось ко всей державе, в рамках которой представительный институт одной провинции не мог обладать правом принятия решений, идущих вразрез с общегосударственными интересами.
Финляндцы, однако же, были привычны к тому, что в основных делах и Петербург, и Хельсинки традиционно действовали «предусмотренным конституционными законами» образом. Теперь эта традиция, похоже, дала сбой. Прежде в Финляндии не обращали особого внимания на общегосударственные законы, поскольку они не требовали изменения государственного статуса Великого Княжества, речь в них шла о конкретных процедурах. Зато Февральский манифест рассматривался и финляндцами, и Бобриковым, и стоявшими за ним силами, как открывающий дорогу изменениям, причем не простым, а допускающим односторонний диктат и силовое давление. Куропаткин и Бобриков намеренно стремились к столкновению с Великим Княжеством. Коль скоро порядок принятия общегосударственных законов был установлен, ничто в принципе не мешало его применению не только в военных вопросах, но и в иных делах. Будучи основным изъявлением воли правительства, манифест одновременно таил в себе угрозу и содержал возможность обращения к жестким мерам. Для финляндцев он был устрашающей и одновременно
