Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Поддерживая раненого, они перебрались через поверженные стволы и сломанные ветви, вернулись в пирогу и беспрепятственно доплыли до своей патавы, по-прежнему торчавшей на скале тремя столбами.
После долгой ночи, расцвеченной грезами о золоте, проходимцы решили с удвоенной силой продолжить работу по расчистке завала и как можно скорее освободить проход. Бонне оставили охранять лагерь. Его рана, в целом не слишком серьезная, все же требовала нескольких дней отдыха.
— Вот что я думаю, — изрек Бенуа, поднимаясь по ручью к растительной баррикаде, — их чертовы стрелы сюда не достанут. К тому же тут нас защищает весь этот бурелом. А напасть на нас сзади у них духу не хватит. Опять же Бонне начеку, и ружье при нем.
— Между нами, шеф, — вмешался Матье, мрачный туповатый громила, который по большей части помалкивал, — мне бы хотелось разобраться в том, что здесь творится.
— Смотри-ка, а ты не дурак. Я бы и сам не прочь.
— Ты же у нас образованный, а я нет.
— А при чем здесь мое образование?
— Да нет, ни при чем. Я только хотел сказать, что не могу понять, почему те, кто столкнул деревья в воду, не могли подождать, пока мы будем плыть мимо, и не раздавили нас в лепешку.
— А с чего ты взял, что эти деревья повалили умышленно? Может, они рухнули сами по себе?
— Может, и так. Но стрела, которая пробила ляжку Бонне, она же не сама по себе выстрелила? Ну вот! Почему же тот, кто ее выпустил, не всадил ее бедняге прямо в грудь?
— Кто знает… Наверное, плохо прицелился.
— Ну уж нет. Ты знаешь, что индейцы никогда не промахиваются. Мы все видели, как они снимают коат и парракуа с самых высоких веток. А самые меткие с тридцати метров попадают в апельсин, насаженный на кончик стрелы, воткнутой в землю.
— Так что, ты недоволен тем, что они не обошлись с Бонне как с коатой?
— Не дури. При чем здесь мое недовольство? Я просто не понимаю. Они бы легко могли перещелкать нас одного за другим. И это меня тревожит. А тебя, Тенги?
— Стану я портить себе кровь из-за такой ерунды! Я вот думаю, что если они нас всех не передавили по одному как гусениц, то, значит, не посмели, или же…
— Или, — перебил его Бенуа, — посчитали, что дичь вроде нас не стоит лишней стрелы. Ну все, хватит болтать, за работу. Тут есть где помахать топором.
Почти три часа трое мужчин беспрерывно орудовали пилами, топорами и мачете. Они обрушились на древесную преграду с такой яростью и силой мышц, закаленных на принудительных работах, что, казалось, даже не ощущали палящих укусов солнца. Пот ручьями тек по их телам, которые дымились, как сернистые вулканы. Работа спорилась. Эти отщепенцы умели трудиться. Удары звучали все чаще и чаще, заполняя узкую долину звонким стуком, бесконечно отраженным смыкающимися кронами огромных деревьев.
Тридцать шесть часов они пилили и рубили с исступленной энергией, и ничто не помешало их работе. Путь был свободен. Беспорядочную кучу стволов и веток прорезал канал шириной чуть более метра.
Они терпеливо загрузили продовольствие и снаряжение в пирогу, уничтожили патаву и удобно устроили Бонне на матрасе из свежих листьев в центре лодки. Рана нечестивца начала заживать благодаря постоянным холодным примочкам, лучшим из болеутоляющих.
— Все в ажуре, дети мои? — спросил шеф. — А теперь вперед, пусть нам пофартит!
Но бандитский «фарт» оказался недолгим. Едва пирога медленно, чтобы не столкнуться с обрубленными стволами, вошла в узкий канал, как откуда-то издалека, с верхнего течения ручья, с расстояния в триста или четыреста метров от плотины, послышалась странная музыка.
Это было похоже на соло на флейте, чьи низкие, очень нежные звуки словно скользили над безмятежными водами, разносясь, видимо, довольно далеко. Мелодия была весьма примитивной, заунывной, однообразной, скорее медленной, но не лишенной своеобразного очарования, хотя и несколько тревожного. Любой, кто провел какое-то время у племени галиби на побережье или у рукуйенов и оямпи{251} в глубине страны, сразу узнал бы звук большой индейской флейты, изготовленной из длинной бамбуковой трубки.
Монотонная мелодия оборвалась через пять или шесть минут и вскоре возобновилась без всякого перехода, октавой выше. Звуки стали более пронзительными и производили совсем другое впечатление. Мягкая протяжность первого мотива внезапно сменилась ощущением неприятного беспокойства. Словно стая собак, которые ненавидят музыку, вдруг подняла тоскливый вой.
Четверо негодяев встревожились. Бенуа, как вожак шайки, первым нарушил молчание:
— Эта музыка меня просто бесит. Уж лучше бы набросились на нас в открытую. Эти скотины отлично нас видят. Какого черта они хотят нам сказать своими свистульками, ну просто цыгане с медведями на ярмарке! Матье, и ты, Тенги, гребите что есть силы. Я буду начеку.
Он схватил ружье, зарядил его и крикнул Бонне:
— И ты, бездельник, тоже бери ствол, раз уж не можешь грести. Надеюсь, у тебя хватит сил послать заряд дроби по нужному адресу?
— Конечно, шеф, я готов, — коротко ответил раненый.
Музыка возобновилась с первоначальными мягкими и бесконечно нежными интонациями. Звуки явно приближались и, очевидно, исходили с того же берега, откуда вчера прилетела стрела.
— Да что же им от нас нужно? — раздраженно рыкнул бандит.
И тут он узнал, в чем дело. Лодка только что пересекла древесную баррикаду, и все четверо увидели, больше удивившись, чем испугавшись, что поверхность реки покрыта листьями мукумуку (caladium arborescens). Связанные лианами, эти листья составили целую флотилию небольших плотов, каждый площадью около двух квадратных метров.
Эта бесконечная армада тянулась, на сколько хватало глаз, и очень медленно плыла вниз по течению, едва заметному в этом месте притока.
— Если они думают, что нас это остановит, то зря теряют время, — пробормотал Бенуа. — Мы пройдем через эти листики, как клинок мачете сквозь топленое сало.
Пирога двигалась стремительно, плотики приближались ей навстречу, и вскоре главарь увидел, что на них беспорядочно шевелится что-то живое. Он стоял в лодке в полный рост. Сообщники тут же увидели, что он вдруг страшно побледнел. Глаза бандита, вытаращенные от ужаса, словно приковало к какой-то точке. Его губы дрожали, из перекошенного рта едва вырывалось хриплое прерывистое дыхание. Борода намокла от пота, лившегося ручьем с его щек.
Подобное выражение страха на лице такого человека выглядело поистине пугающим.
— О, чертовы отродья, — прохрипел он. — Бежим… мы пропали… Это смерть… жуткая смерть. Змеи… тысячи змей… Какой ужас!
Музыка зазвучала снова, пронзительная, свистящая, яростная. Невидимый виртуоз-музыкант спускался вдоль течения ручья одновременно с плотами, соизмеряя свой шаг со скоростью их движения. И вот они
