Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
— Это шикарно, — сказал Бенуа с грубым смехом. — Просто шикарно. И вы решили притащить свою добычу к старому шефу, который всегда даст добрый совет, да еще и держит запас всего, что может понадобиться для такого предприятия?
— Да, черт подери, а что прикажешь нам делать? — ответил Тенги в качестве главного оратора, в то время как его сообщники многозначительно закивали.
— Вы верно поступили, ребятки, а я вам отвечу, что это доверие очень скоро будет вознаграждено. Мы станем богачами, миллионерами… Сможем позволить себе все, что захотим. Мы даже сможем купить себе звание честных людей, провалиться мне на этом месте!
— Да, как же, только есть одно условие: надо, чтобы индеец заговорил…
— Он заговорит, — заявил «шеф» глухим голосом.
— …а потом еще отвел нас.
— Он нас отведет, — закончил тот еще более мрачным тоном.
Глава II
Сломленный пыткой. — Логово бандита. — В путь к Эльдорадо. — Прерванное плавание. — Взятие баррикады. — Соло на флейте. — Сад Гесперид и его стражи{250}. — Бегство аргонавтов. — Что за генерал способен повести за собой армию змей? — Негодяи в ужасе. — Затопленная саванна. — По компасу. — Изогнутая линия есть кратчайший путь из одного пункта в другой. — У краснокожих. — Требования этикета. — Великий вождь Акомбака в праздничном одеянии. — Формулы торжественного приема, которые можно рекомендовать составителю альманаха об искусстве жить. — Кубок дружбы. — Где же, наконец, эта страна золота?
Индеец сопротивлялся четыре дня и четыре ночи. Ничто не могло поколебать его хладнокровие. Палачи не давали ему ни крохи съестного. Он превозмог чувство голода без единого стона. Они не давали ему ни капли воды. С его пересохших губ срывался только прерывистый хрип, но он сохранил тайну золота. Негодяи сменяли друг друга, не давая ему заснуть, и недосып едва не убил его. Индейца мучили судороги, тошнота, обмороки. Но он не заговорил.
Бенуа с равнодушием наблюдал за его мучениями. За десять лет его жестокость не уменьшилась ни на йоту, напротив, как он сам заявлял с гнусной улыбочкой палача, нынче у него было больше «методов», чем прежде. Теперь он действовал лишь в своих собственных интересах и беспрепятственно мог дать волю своим низменным наклонностям.
Бывший надзиратель родился жестоким, а уж когда удовлетворение инстинктов шло рука об руку с выгодой, он испытывал настоящий экстаз палача-любителя, которому выпал случай дать выход своему дилетантскому порыву.
— Ты его убьешь, — говорил Тенги. — Весело будет, если он здесь подохнет.
— Да заткнись ты, мокрая курица! Краснокожие так просто не подыхают. К тому же, смотри, он почти готов. Я тебе говорю, что он одумается еще до вечера. Если не веришь, то я тебе докажу. Пока Бонне не будет давать ему спать — пощекочет пятки шипами авары или почешет его шкуру веткой кунаны, — мы начнем собираться в дорогу. Нам понадобится запас провизии самое меньшее на три месяца. Хорошо, что моя кладовка битком набита припасами. Погрузить все это в лодку сможем за пару часов. Идем, выпьем по глотку для бодрости. А ты, Бонне, сынок, гляди в оба.
— Не боись, шеф! — ответил бандит с хохотом, похожим на лай гиены.
Трое прохвостов быстро носили в лодку бочонки, ящики и тюки, как вдруг в ночи раздался крик, в котором не было ничего человеческого. В этом душераздирающем вопле смешалось все, что может вытерпеть живое существо, и отчаянный протест одушевленной материи против страдания, достигшего высшей точки.
— Да он его там убьет! — воскликнул Тенги, менее жестокий или, скорее, более жадный.
— Успокойся; если он так орет, значит все в ажуре. Тот, кого убивают, не стал бы так верещать. Ты-то должен знать, что когда больнее всего, то не до крика, — ухмыльнулся Бенуа.
— Ну да, пожалуй, ты прав. А если он схватит лихорадку из-за того, что его так кромсают…
— Послушай, у нас есть хинин, не для собак же мы его держим. Хоть краснокожий того и не стоит, но, когда будет нужно, он его получит.
— Вот черт, у тебя на все есть ответ. Но все же он так орет, что уши вянут…
Его перебил второй вопль, еще более отчаянный, завершившийся хриплым воем.
— Я и не думал, что Бонне такой ловкач. Поглядите-ка. Когда мы уходили, индеец лежал вялый, как ленивец, а теперь заливается, как болотная выпь. Ну все, он спекся. Вернемся в хижину, пирога уже готова к отплытию.
Они вошли в хижину, едва освещенную огнем очага. Жак, хрипя, корчился от боли, его глаза погасли, лицо исказилось в судорогах, зубы стучали. Палач, сидя напротив жертвы, не сводил с нее злобного взгляда. На тонких губах плясала дьявольская улыбка, а физиономия хорька с впалыми щеками и отсутствующим подбородком выражала полное блаженство.
Вот что придумал этот мерзавец. Он заметил, что несчастный краснокожий, страдающий от голода и жажды, разбитый бессонницей, перестал ощущать уколы острых шипов.
— У этой твари шкура крепче, чем у тапира. Тычешь в нее как в подушку, а ему хоть бы что! Ну погоди, дружок, я тебе устрою…
Он заметил шомпольное ружье, висевшее над очагом во избежание сырости. Палач вынул из него шомпол, приладил к нему наконечник для извлечения пыжей, затем на мгновение замер и начал ощупывать себя, даже пощипывать, словно пытаясь найти самое чувствительное место. Наконец негодяй улыбнулся. Он нашел.
Схватив руку неподвижного бедняги, связанного как приговоренный к смерти, палач приставил наконечник к кончику его указательного пальца и медленно повернул шомпол. Как известно, такие наконечники состоят из двух коротких металлических спиралей с заостренными кончиками, закрученных в противоположном направлении и отстоящих друг от друга
