Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Восхищение Николя смешалось с изрядным удивлением при виде приготовлений, осуществленных в подобный момент с невероятным хладнокровием, приправленным некоторой долей насмешливости.
— Честное слово, ты меня поражаешь. Где, черт возьми, ты всему этому научился?
— Разве я не твой ученик? Ты неплохо научил меня размышлять и делать выводы, а я применил твою науку, когда это потребовалось. Но хватит болтать. У нас все готово? Вода прибывает. Еще четверть часа, и на нас набросятся пираньи.
— Проклятье! У нас же раненый!
— Я о нем не забыл; больше того, мы прежде всего займемся его спасением.
— И как же?
— Моя хватка по-прежнему крепка, а головокружение мне неведомо. Хижина построена под огромным деревом гриньон. Самые нижние ветки растут от силы в пяти метрах от земли. Вода никогда не поднимется так высоко. Я заберусь на них и, как только найду подходящее место, сброшу тебе веревку, а ты привяжешь к ней петли гамака нашего друга. Затем я подтяну его наверх, и наш раненый повиснет, как люстра, между небом и водой. Надо спешить, вода прибывает, а плыть саженками бедняга не в состоянии.
Тут Шарль, которому вода уже доходила почти до коленей, заметил молоток и несколько железных шпилек, предназначенных для скрепления опор промывочного желоба. Он вбил первую шпильку в ствол дерева, настоящего великана не менее трех метров диаметром, на высоте полутора метров и, подтянувшись на мощных руках, взобрался на нее, заткнув молоток за пояс. Проявив чудеса ловкости и равновесия, он сумел удержаться на этой первой ступеньке, забил вторую шпильку, снова взобрался на нее и повторил этот маневр еще несколько раз. Вскоре он сидел верхом на самой толстой ветке, вытянувшейся буквально над самой крышей хижины.
— Теперь поскорее давай сюда раненого и сам поднимайся, мы здесь будем как дома.
Молодой человек, несмотря на изящную фигуру, обладал мускулами борца. Несчастный директор, неподвижный в своем гамаке, вскоре закачался на веревке в могучих руках спасителя, словно гнездо кассиков на ветке.
— Вот так, отлично. Теперь, если ты не против, залезай сюда, через несколько минут на земле будет совсем невесело.
Николя не заставил себя упрашивать. Он взял бумаги из кармана куртки своего товарища, тщательно свернул их трубочкой, положил в карман компас и стал медленно подниматься.
— Ну так ты никогда сюда не влезешь. Поторопись! — нетерпеливо воскликнул юноша.
— Сейчас-сейчас. Ты же не хочешь, чтобы я бросил наши карты, наши документы на владение и все остальные «папиры» от управления внутренних дел.
— Черт, ты прав, компе. Давай, еще немного… Поднимайся! Ну вот, дело в шляпе. Наш раненый надежно пришвартован. Он едва дышит. Но мне кажется, его состояние не ухудшилось. Устроимся здесь и подождем, что будет дальше. Послушай, что ты думаешь о том, что здесь случилось?
— Ничего не приходит в голову, — задумчиво ответил парижанин. — Череда событий оказалась такой стремительной и неожиданной, что до сего момента у нас не было времени, чтобы о них поразмыслить.
— Так что скажешь?
— Гм, толком ничего…
— Признай, что ты ничего не понимаешь.
— Так и есть. А ты?
— Если честно, я тоже. Однако тело умирающего, что мы давеча обнаружили под цветком виктории, над которым поместили голову аймары, должно что-то значить. Я еще допускаю, что пожар стал результатом пьяной неосторожности, но вот наводнение, случившееся именно в этот момент вовсе не для того, чтобы потушить огонь, да еще сразу же после взрыва, кажется мне подозрительным.
— Я думал об этом. К тому же, как мне кажется, в гвианских лесах не водятся существа, способные управлять по своему хотению водой и громом.
— Если только вода и гром не явились в результате подрыва огромной мины, расположенной под скалистой грядой, образующей естественную перемычку, или, если угодно, водораздел между бассейнами двух рек.
— Постой-ка! Твоя мысль не так уж плоха!
— Это просто предположение. Но поскольку я не верю в колдовство, то стараюсь не выходить за пределы реального.
— Возможно, ты прав. Но как все это сделано и с какой целью?
— Как? Пока не знаю. Что касается мотива, он, несомненно, имеет отношение к покушению на убийство, жертвой которого стал этот человек. По-моему, наводнение подстроили, чтобы завершить то, с чем не справился пожар. Мы же и сами прежде использовали не менее ужасное средство защиты, столь же таинственное. Наша змеиная армия была совсем не похожа на армию оловянных солдатиков.
— Как бы там ни было, катастрофа, кажется, непоправима. Прииск теперь мрачнее кладбища. Надо полагать, что все рабочие погибли. Неужели только мы выжили в этой жуткой трагедии, а наши люди тоже пропали?
— Я мало их знаю, но они показались мне довольно неглупыми малыми, так что я склонен думать, что они выпутались. В конечном итоге мы здорово влипли. Хоть это лишь фигура речи, свойственная для обитателей больших городов, но я и впрямь вижу вокруг только липкую илистую жижу, что плещется у наших ног и вот-вот сольется с мраком ночи.
— А что, если нам попробовать подать сигнал? Вдруг несколько рабочих сумели спастись и сейчас, как и мы, сидят на деревьях.
— Хотелось бы верить.
Молодой человек поднес пальцы ко рту и приемом, известным любому охотнику, издал долгий пронзительный свист.
Издали прозвучали несколько ответных посвистов, из-под деревьев, темная масса которых уже сливалась с сумраком стремительно опускающейся ночи.
— Так, значит, мы не одни, — сказал своему товарищу Шарль, понизив голос. — Не станем продолжать. Кто знает, с кем мы имеем дело, с друзьями или врагами.
Свист повторился с разными интервалами и из разных мест, словно исходя от людей, которые объезжали на лодке затопленную водой округу.
Европейцы, спрятавшись под листвой, не шевелились. Тьма была кромешная. Снова раздались посвисты, на этот раз более тихие. Затем отрывисто и громко залаяла собака. Раненый слабо застонал.
— Ни звука! — прошептал Шарль. — Ни звука — или мы погибли! — И добавил, обращаясь к товарищу: — Эти люди не с прииска. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что мы вот-вот развеем окружающую нас тайну. В любом случае будь готов действовать.
— Договорились, — чуть слышно ответил Николя, сжав рукоятку мачете.
Прошла четверть часа. Четверть века! Лишь те, чьи сердца бились в ожидании неизвестной опасности посреди мрачного безмолвия, поймут бесконечность этой томительной тревоги.
Внезапно послышался негромкий всплеск, вероятно от весел. Собака, наверняка подобающе вышколенная, больше не лаяла, издавая лишь
