Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен
В воспоминаниях о годах, предшествовавших Русско-японской войне, Гурко констатирует, что правительство «висело в воздухе». У него не было точки опоры уже ни в чем. Правда, бюрократический аппарат, включая и полицию, продолжал привычным образом действовать, исполняя зачастую механически приказы и инструкции, поступавшие сверху. Однако доверие таяло по мере того, как многие в аппарате и даже в самом правительстве все чаще отказывались соглашаться с проводимой политикой. И с нарастанием трудностей у правительственного аппарата уже не было более внутренних сил. Политика министра внутренних дел фон Плеве, в которой уступки чередовались с угрозами, все чаще остававшимися невыполненными, напоминала повторяющиеся раскаты грома, за которыми, однако, не следовал дождь. По мнению Гурко, древнеримский принцип, которым руководствовался Александр III: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись», был забыт. Правительство Николая II ненавидели, но его уже не боялись, и оппозиция поднимала голову все выше.
Вызванная Русско-японской войной вспышка патриотизма, сопровождаемая верноподданническими уверениями, была кратковременной и в дальней перспективе изменить положения не могла. Наоборот, вместе с военными неудачами внутреннее напряжение усиливалось. Весной 1904 года генерал Киреев в своем дневнике назвал фон Плеве, пытавшегося традиционными средствами сохранить систему, «последним козырем самодержавия». Еще до убийства фон Плеве, произошедшего в июле 1904 года, было уже видно, что козырь бит. Убежденный монархист, Киреев почти в отчаянии замечает: «Коренная наша беда в том состоит, что у наших русских врагов — конституционалистов и у социал-демократов программы есть, а у людей порядка, говорю о людях правительства, программы нет». В декабре 1904 года член династии Романовых Великий князь Константин Константинович доверил своему дневнику: «Революция как бы громче стучится в дверь».
Изучая политику русификации, американский исследователь Эдвард Таден, стараясь освободить понятие «русификация» от часто придаваемого ему эмоционального заряда, разделил явление на два вида: административную и культурную русификацию. Кроме того, еще одну совершенно отдельную группу составляют явления незапланированного, «самого по себе происходящего» обрусения. Административную русификацию проводили во второй половине XIX века в разных формах во всех окраинах России, но в Финляндии — с 1899 года. Несколько иначе обстояло дело с культурной русификацией, под которой Таден понимает распространение русской культуры, языка и православной веры среди иных народов и народностей. В этом результаты оставались сравнительно скромными, хотя в западных губерниях, например, в Прибалтийских провинциях начальную школу русифицировать удалось. Вопрос был опять же в присущем царизму противоречии между желаниями и возможностями. Как показал ведущий советский специалист П.А.Зайончковский, среди целей, поставленных перед собой Николаем II, была русификация инородческого населения. Ограниченность результатов вызвана не желанием царизма (т.е. Николая II, его советников и руководимого ими правительственного аппарата) сохранить культуры национальных меньшинств, а собственной слабостью и внутренними противоречиями системы, с одной стороны, и с другой — сопротивлением меньшинств, подвергшихся русификации, и той силой, с какой они оказались в состоянии развивать свои национальные культуры. В Финляндии, где исходный уровень единообразия, которого добивался царизм, был в 1899 году очень низок, до культурной русификации дело практически не дошло никогда.
Финляндский вопрос оказался в 1898-99 годах в сфере интересов находившегося тогда на вершине своей власти военного министра Куропаткина в связи с разработкой нового Устава о воинской повинности, основы которого было заложены еще при Александре III. Обособленное войско Великого Княжества было создано в обстановке благоприятной, с точки зрения Хельсинки, конъюнктуры и максимально ее используя. В исследовании, касающемся появления Устава 1878 года о воинской повинности, О. Сейткари считает окончательный результат пирровой победой финнов. Военное руководство империи (военный министр Милютин) было уже с самого начала недовольно системой, которую считали лишь временной. Основанные на несоразмерно легкой воинской повинности, по сравнению с повинностью в империи, финские войска ни в коем случае не могли из-за своей малочисленности быть достаточными для обороны территории Великого Княжества. Их главной задачей, на взгляд Петербурга, было служить экспонентом финского национализма и «сепаратизма». Такое впечатление усиливало слабое или почти полностью отсутствовавшее владение русским языком офицерами, унтер-офицерами и рядовым составом финских частей, а также стремление обособляться от русских коллег. Для консервативно-националистической российской прессы, боровшейся за «единообразие», обособленность финских войск стала уже в 1880-х годах раздражающей «соринкой в глазу».
Обвинения, разумеется, были нацелены не только на армию. В связи с этим следует обратить внимание на носящее фундаментальный характер противоречие, содержавшееся в самом понятии сепаратизма. Финляндцы (обе языковые группы) желали сосредоточиться в пределах Великого Княжества на строительстве своей материальной и духовной культуры, русские консервативные националисты истолковывали это стремление к обособленности как политически неблагонадежное, а также как желание совсем отделиться от империи. На этом и основывались не соответствующие действительности и сильно раздутые обвинения финнов в «сепаратизме». Особенно подозревали местную шведскую партию, что она является некоей «пятой колонной» Стокгольма, что подоплекой ее действий служит идея присоединения Финляндии обратно к Швеции. Можно, конечно, назвать эти обвинения намеренными, предлогом, придуманным для обоснования политики единообразия. Однако так просто это не объяснишь. Общая картина, вырисовывающаяся при знакомстве с русскими источниками, окрашена глубокой и сильной подозрительностью. Заслуживает внимания, что даже собственный министр статс-секретарь Финляндии, сделавший карьеру в России, Вольдемар Карл фон Ден в частной беседе с начальником своей канцелярии графом Армфельтом сказал, что верит в стремление финских шведов к объединению со своей бывшей родиной. Армфельт был потрясен. Правда, он считал возможным, что фон Ден хотел с помощью этого провоцирующего утверждения прозондировать образ мыслей своего подчиненного.
Но отчасти и сами финны были виноваты в возникновении того понимания сепаратизма, какое бытовало в России. Националистическое чванство отнюдь не является привилегией одних только великих держав. В усердии доказать свое право на самоуправление, в публичных проявлениях антирусских настроений, в утверждениях о «превосходстве» своей культуры и т.д. финны, то ли от внешнеполитической неопытности, то ли от прямолинейной свой наивности порой переходили разумную грань, давая оружие против себя в руки тем имперским кругам, которые косо смотрели на особое положение окраины. Русские владельцы дач и дачники на Карельском перешейке, а среди них были и влиятельные особы, испытывали, как они считали, трудности. Это было само по себе небольшой, но постоянной причиной споров. Об этом писали петербургские газеты, поддерживая антифинские настроения. Вместо того, чтобы рекомендовать там взаимную гибкость и приспособление, финские чиновники обычно, как и в других раздражающих случаях, ссылались на законы края. Вера во всесилие законов отражалась высказываемыми в газетах Великого Княжества утверждениями, что сенаторы не
