Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен
Все же нет оснований раздувать преувеличения, допускавшиеся финнами. Исходные моменты «бобриковщины» находятся в первую очередь в России, в национальной политике царизма. Финляндию оставили сравнительно долго дожидаться приведения к единообразию, хотя российская консервативно-националистическая пресса и подстегивала его осуществление. Великое Княжество больше не смогло бы выделяться из становящейся единообразной общей картины государства. Россия должна была быть единой и неделимой, точно так же, как един и неделим связывающий ее в одно целое принцип самодержавия. С такой точки зрения выказываемая финляндцами в лучшем случае, обязательная по конституции «условная лояльность» российскому монарху больше не была достаточной. Одновременно следовало устранить из повестки дня пример, на который охотно ссылались противники самодержавия в империи. Правительство главным образом опасалось не только и не столько «сепаратизма» Финляндии, сколько влияния его на остальную империю. Открытое сотрудничество финляндских и российских революционеров, в частности, по усилению пропаганды, встревожило власти в конце периода правления Бобрикова. Поэтому вполне естественно, что направляемая и находящаяся под надзором цензуры пресса России могла сравнительно свободно нападать на особое положение Финляндии.
Назначение Бобрикова генерал-губернатором Финляндии было тесно связано с идеей упразднения обособленной армии Великого Княжества. Осуществления этого добивался тогдашний фаворит императора военный министр Куропаткин. Бобриков, согласившись в конце-концов принять должность, не намеревался ограничиться лишь военным вопросом. Его программа не была продиктована сверху, он составил ее сам, собрав воедино требования, выдвигавшиеся уже ранее в консервативно-националистической прессе; император лишь одобрил ее в августе 1898 года. После этого Бобриков вправе был говорить о «предначертанной с высоты престола программы единообразия» и с согласия императора он еще дополнил ее в марте 1899 года. Стержнем обоих вариантов программы можно считать идею распространения принципа самодержавия на Финляндию. Когда началось практическое осуществление программы, Бобриков, Куропаткин и Николай II, которым они манипулировали, умышленно отказались от прежнего, осторожного курса на совмещение интересов империи и окраины и взяли курс на столкновение с финляндцами, которые, как и ожидалось, стали защищать особое положение своей страны. Хотя Февральский манифест был издан лишь тогда, когда стало ясно, что в рамках традиционного способа действий осуществить военную реформу невозможно, все же не следует забывать, что требования, касавшиеся общегосударственного порядка введения законов, содержались уже в 1898 году в бобриковской первоначальной программе действий.
При сравнении программы Бобрикова с практическими результатами проводившейся им политики видно, что большей части исходных целей он достиг. А для достижения остальных ему просто не хватило времени. Используя определения Тадена, можно сказать, что практически Бобриков осуществлял лишь административную русификацию. Культурная и, в связи с ней, языковая русификация, о которых имеются упоминания в переписке Бобрикова, находились на дальнем прицеле и были оставлены дожидаться своей очереди в будущем. Открытое их провозглашение было бы политически неразумно, поскольку это усилило бы в окраине движение сопротивления и, очевидно, вызвало бы переход в его ряды старофиннов. Поэтому же генерал-губернатор, как он подчеркнул в своем секретном отчете, избегал знакомить финнов с текстами программы 1898-1899 годов, часть пунктов которой Бородкин по старому обычаю не осмелился опубликовать в своей книге еще и в 1905 году. Поставленные цели следовало стремиться осуществлять постепенно, зря не рекламируя их раньше времени. Как намечал генерал-губернатор, с ослаблением сопротивления пришло бы и время для осуществление более далеко идущих мер.
Власть России в Финляндии, подчеркивал Бобриков, зиждется на праве завоевателя. Поэтому руководству империи — не только ради безопасности столицы государства — следовало сохранять в своем распоряжении возможность применения мер для удержания окраины в послушании и верности. Ловко используя изнурительную тактику и прежнее «пагубное небрежение» русских чиновников, финляндцы потихоньку развили свой сепаратизм до размеров, угрожающих империи и ее единству. По мнению генерал-губернатора, «самолюбию маленькой народности, никогда не игравшей никакой роли в истории и не пользовавшейся самостоятельностью, льстило наименование Финляндии «государством» и потому измышленная теория о нахождении Великого Княжества «в унии» с Россией с поразительной быстротой облетела край, приобретая в его пределах общее сочувствие и широкую популярность». При нападении неприятеля достаточно было лишь устранить генерал-губернатора, поскольку управленческий аппарат в целом находился в руках враждебно настроенных к России элементов.
Обособленность проявлялась не только в управлении. Торговля окраины с Россией шла на спад. Язык, литература, религия, суд, обычаи — все подчеркивало обособленность Финляндии от России. Кроме того, Бобриков считал безусловной ошибкой предоставлять населению окраины большие, чем коренному народу государства, привилегии, ибо это неизбежно пробуждает у финнов высокомерие и снисходительное отношение к русским. Наоборот, русские люди должны чувствовать себя хозяевами и повелителями в завоеванной окраине. «Преобладание шведов или финнов равно неблагоприятно для русского направления, а потому остается одно средство: при помощи русских людей вести русскую политику. Другого надежного оплота на финляндской окраине правительство не имеет. Правящий класс, будь он из шведов или финнов, содействовать присоединению Финляндии не станет. Только русский человек в состоянии всей душой любить Россию, сердечно и горячо радеть об ея славе. Инородческими руками русского дела выполнить нельзя».
Принявшись крутыми мерами осуществлять свою программу, Бобриков наткнулся на сопротивление финляндцев и пытался сломить его законодательным нажимом и репрессиями. Это привело к обходу новых законов, на что генерал-губернатор, в свою очередь, отвечал принятием карательных мер. Возник заколдованный круг. Выходу из него с помощью гибких компромиссов препятствовал не только общий и окончательный характер намерений Бобрикова, но и его образ мыслей, чуждый всему «конституционному» и закосневший в привычке к военным приказам и подчеркиванию авторитета. В таких обстоятельствах для компромиссной линии не оставалось возможности. Согласно принципам самодержавия, какие-либо права могли быть только дарованы монархом, который, не вступая в переговоры с подчиненными, утверждал к исполнению нужные, на его взгляд, законодательные постановления.
Для подавления сопротивления Бобриков нуждался в расширении своих полномочий. Чтобы добиться этого, требовалось представлять Петербургу в как можно более мрачных красках картину распространившегося по всей окраине мятежного движения. Присущая царизму двойственность проявилась в том, что одновременно Бобриков подчеркивал лояльность и преданность финского простого народа императору. Противоречие было явным, и генерал-губернатору не оставалось ничего другого, как придать особое значение активности и ловкости маленькой камарильи шведоманов-подстрекателей, сбивающих народ с толку при помощи печатного слова, духовенства и чиновников судебных и административных учреждений. Результатом сопротивления и охватившего окраину брожения было, как Бобрикову пришлось признать в секретном отчете, вынужденное замедление им в некоторых местах осуществления мер по введению единообразия.
