Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен
Посреди таких многообразных занятий, император все же нашел время послать 4 (17) июня телеграмму соболезнования вдове: «...Имя Николая Ивановича Бобрикова будет всегда памятно истинно русским людям».
Фон Плеве получил сообщение о покушении как раз во время беседы с послом Австро-Венгрии Эренталем. Министр статс-секретарь не верил, что случившееся может привести к каким-либо радикальным изменениям в политике. Наоборот, он полагал, что преступление еще больше сблизит умеренные финские элементы с правительством.
Совершенно иную линию занимал Витте, который не скрыл от посла Великобритании Хардинга, что испытывает облегчение, ибо смерть Бобрикова «может сделать возможным примирение и успокоение».
Разумеется, в Хельсинки примирение отнюдь не было первой мыслью русской власти. Наоборот, кто мог гарантировать, что устранение генерал-губернатора не было (несмотря на утверждение, содержавшееся в письме Шаумана) лишь прологом к широкомасштабному повстанческому движению, которое не замедлит начаться? Помощник генерал-губернатора тайный советник Дейтрих успел, к несчастью, отправиться проводить летний отпуск в Полтавскую губернию. В этой ситуации бразды правления взял в свои руки помощник командующего военным округом генерал от инфантерии Н.М.Турбин, которого император назначил, по представлению фон Плеве, 4 (17) июня временно исполняющим обязанности генерал-губернатора. Приняв должность, Турбин подчеркнул, что следствие по делу об убийстве Бобрикова ни в коем случае нельзя доверять финским чиновникам, а следует передать его Министерству юстиции России. Фон Плеве был того же мнения, и император 7 (20) июня 1904 года назначил вести расследование государственного советника Коробчич-Чернявского, следователя по особо важным делам Петербургского окружного суда. Общий надзор за ходом следствия был поручен Министерству юстиции.
Вопреки ожиданиям, в Хельсинки все же внешне сохранялось спокойствие. Траурную процессию, сопровождавшую тело Бобрикова из генерал-губернаторского дворца на отпевание в Успенский собор и затем оттуда на железнодорожный вокзал, никто особо не тревожил. Осуждение устроителей процессии вызвали все же радостные улыбки на лицах офицеров финского лейб-гвардейского батальона, назначенных нести на подушечках ордена м медали покойного, а также веселые приветствия знакомым участникам траурной процессии, выкрикивавшиеся из уличной публики.
Похороны состоялись на следующий день в присутствии Николая II и Великих князей в Сергиевой пустыни, около Петербурга. Произнося надгробную речь, митрополит Петербургский Антоний подчеркнул многосторонние заслуги покойного и выразил надежду, что Господь позволит царю найти взамен ушедшему человека, который понесет в окраине знамя России столь же высоко, как Николай Иванович.
Дипломатический корпус обратил внимание на то, что среди пославших телеграммы соболезнования и среди присутствовавших на похоронах членов царской фамилии не было жившей совсем близко, в Гатчине, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, «которая обычно не упускала случая показаться на людях». Лишь гораздо позже, очевидно, под давлением Николая II она послала вдове покойного телеграмму, в которой выразила сочувствие супруге и родным жертвы в постигшем их несчастье. Датский наследный принц Фредерик особо просил сестру (Дагмар — Марию Федоровну) позаботиться, чтоб горечь, которую наверняка испытывает «дорогой Ники», не привела к тому, что весь финский народ пострадает из-за насилия, совершенного индивидуально одним человеком. Фредерик писал сестре: «Последуй он (Николай — Т.П.) в свое время Твоим советам, он спас бы жизнь человеку, павшему теперь от руки убийцы».
В общем и целом, реакция в России была гораздо слабее, чем ожидалось. Война с Японией, принимавшая все худший для России оборот, и мощно нараставшее революционное движение отвлекали на себя основное внимание. Внутриполитическая ситуация и так становилась все более трудной, и не было причин еще ухудшать ее, ужесточая меры в Финляндии. Да и кроме всего прочего, персона Бобрикова не пользовалась в Петербурге особой популярностью, если не считать немногих крайних консерваторов. Существовало мнение, что своей резкой, раздражающей и негибкой политикой он испортил возможности сближения России и Финляндии на много лет вперед. По представлениям дипломатического корпуса о настроениях, в частности, при дворе и в Петербургском обществе, царило мнение, что оставление Бобрикова в должности было ошибкой и скорее приходилось удивляться тому, что покушение произошло лишь теперь. Либералы, не говоря уже о левых, осуждали политику Бобрикова в целом, и многие консерваторы считали его способ действия неудачным.
А в это время в Хельсинки начал свою работу Коробчич-Чернявский с помощниками. Их первоочередной целью было раскрытие заговора.
Подозрения фон Плеве, о которых он упомянул, в частности, корреспонденту парижской газеты «Ле Матэн», основывались главным образом на том, что стокгольмская «Афтонбладет» («Вечерняя газета») уже 17 июня, т.е. на следующий день после покушения опубликовала статью о Эугене Шаумане, поместив и его фотографию. Это, по мнению министра статс-секретаря, доказывало, что убийство организовала террористическая группа, действующая с территории Швеции. Вскользь высказанное фон Плеве подозрение послужило причиной дипломатического скандала, поскольку правительство Швеции через своего министра иностранных дел Лагерхейма и посла в Петербурге Гильденстолпе предприняло официальный демарш. До сведения фон Плеве было доведено, что Его Величество король Оскар II огорчительно удивлен позицией министра статс-секретаря. Никаких действующих с территории Швеции заговорщицких групп нет, а сведения о Шаумане и фотографию недремлющий редактор «Афтонбладет» раздобыл благодаря своей проворности. Но, разумеется, не было упомянуто, что получил он их у родственников Шаумана, проживающих в Стокгольме. Чтобы заглушить скандал, фон Плеве пришлось дезавуировать интервью, сообщив шведам через российского министра иностранных дел Ламздорфа, что его слова были «неверно переданы». Петербург дал ясно понять, что не хотел настаивать на обвинениях, не желая, чтобы это послужило поводом к ссоре со Стокгольмом.
Назначаемому новым генерал-губернатором Финляндии князю И.М.Оболенскому, подавившему крестьянские волнения на Украине, Николай II сказал, что по полученным им сведениям, заговор в Финляндии ограничивался лишь несколькими из немногочисленных личных врагов Бобрикова. Из-за них вся несчастная эта страна страдать не должна. Последовательно придерживаясь принципиальной линии российской политики в Финляндии, генерал-губернатор одновременно должен стремиться успокаивать местные настроения. Оболенский был того же мнения. Осторожное изменение политики России на практическом уровне началось.
15 (28) июля 1904 года, всего через несколько недель после кончины Бобрикова, фон Плеве был убит покушавшимся на него эсером Сазоновым. Российский министр иностранных дел граф Ламздорф менее чем через 24 часа после взрыва бомбы Сазонова, беседуя с послом Австро-Венгрии Эренталем, сказал, что воспринял смерть несимпатичного коллеги почти с чувством облегчения, что фон Плеве, в числе прочего, был частично виноват в грубом обращении с финляндцами. Как считал Ламздорф, финны всегда были верноподданными и нельзя было обвинять их в том, что они были верны не царю, а
