Держава и окраина. Н.И.Бобриков — генерал-губернатор Финляндии 1898-1904 гг. - Туомо Илмари Полвинен
«Позитивно» влияла и пропаганда «соглашателей» (старофиннов). В этой связи Бобриков особо подчеркивал значение публицистики и иной деятельности Ю.С.Юрьё-Коскинена, Й.Р.Даниельсона, а также Агатона Мермана. И все же генерал-губернатор никогда не забывал о «ненадежности» старофиннов. «Признавая пользу деятельности старофиннов в целях умиротворения края, я не могу однако же доверять их искренности, так как они стремятся столь же убежденно, как шведская и младофинская партии, к политическому обособлению края, разнясь от них лишь в способе достижения намеченных целей. Шведоманы и младофинны полагают, что только упорством можно заставить русскую власть смягчить предъявляемые к Финляндии требования; старофинны, разочаровавшись в пользе упорства, предлагают заменить его известной уступчивостью, в надежде, что гуманность и миролюбие русского правительства позволят им постепенно восстановить большую часть якобы утраченного».
У Бобрикова не было ни малейших намерений позволить этой надежде сбыться. Россия просто-напросто должна показать свое могущество. Иначе «темная масса» может попасться на удочку агитаторов. Он писал: «Стремясь к умиротворению всей силой ума и сердца, я сочувствую фенноманам, но на уступки в ущерб достоинства Империи идти не могу». При этом, разумеется, как генерал-губернатор ранее уже не раз подчеркивал императору, следовало как можно полнее использовать уступчивость старофиннов, не идя со своей стороны ни на какие уступки. Объединительная программа была безоговорочной.
Бородкин цитирует письмо Бобрикова, не называя адресата: «Все партии в конце концов хотят с нас сорвать, чего я не допущу, пока стою на страже в Финляндии русских интересов». Николай Иванович вряд ли мог бы яснее засвидетельствовать провал своей политики. Все в конце концов основывалось лишь на силе. Дальнейшее развитие ситуации после смерти Бобрикова показало, что «умиротворение» было лишь неизбежной временной уступкой диктату. Когда давление ослабло, стали видны последствия политики Бобрикова: Великое Княжество не только не сблизилось с империей, но, наоборот, пропасть между ними стала шире, чем была в 1898 году.
УБИЙСТВО БОБРИКОВА
«Мне беспрестанно пишут угрозы, и я к ним немного попривык. Буду твердо охранять вверенный мне пост, и как часовой не сойду с него во что бы то ни стало... Служа здесь Царю и Родине, готов с радостью сложить голову, не сдавая ни на йоту русских интересов». Так писал Бобриков Куропаткину весной 1899 года, предчувствуя уже тогда возможные последствия принятого им курса на столкновение.
Генерал-губернатор клялся не ради красного словца. Будучи глубоко убежден в том, что дело его правое, он всей душой и сердцем, полностью отдался деятельности в крае. «С мыслью о нем пил и ел, ложился и вставал», — говорил он. Родные жаловались, что погруженному в проблемы Финляндии Николаю Ивановичу не хватало времени даже на семейные дела. В его письмах постоянно повторяются упоминания о тянувшихся до позднего вечера рабочих днях в служебном кабинете. «До того устал, что едва пишу... Рябит в глазах от многописания... Здесь забот масса, и нельзя оставить окраины... Подпольная и иностранная литература способна действовать на нервы... Шведоманы идут на все и открыто возмущают народ. Власти бездействуют, а на сторонников порядка прямо плюют... Работе не вижу конца... Отпуск уже в кармане, а воспользоваться им не дозволяют крамольники». В апреле 1904 года, за несколько недель до своей смерти, он писал: «Хотелось бы подышать ульяновским воздухом (Ульяновка — поместье Бобрикова в Новгородской губернии — Т.П.), но опасаюсь оставить край».
Правда, пребывание в Ульяновке не давало все же полного отдыха. Новгородская почта дважды в неделю доставляла и туда пухлые пакеты с документами по делам окраины, требовавшими неотложного внимания.
На письменном столе Бобрикова бумаги не залеживались. По свидетельству Бородкина, манеру руководства генерал-губернатора характеризовали энергичность и целенаправленность. «Все велось и направлялось единой рукой и каждый из подчиненных знал это... Из его головы исходила вся идейная сторона дела; он давал всему тон». По словам самого Бобрикова, служа в армии он убедился в важности точного исполнения отданных приказов, без чего авторитет начальника падает, а в Финляндии о таком не могло быть и речи. Как писал Бобриков фон Плеве в связи с кризисом в апреле 1902 года, если в политике, касающейся Финляндии, решили и впрямь идти путем унизительных уступок, то для проведения такой политики нужен иной человек. Мысль о покупке мира ценой русских интересов была невозможной. Этому препятствовали честь и совесть.
Посреди кризиса Бобриков заявлял, в частности, тому же фон Плеве, что вовсе не держится зубами за генерал-губернаторскую должность. Он, мол, с гораздо большим удовольствием жил бы в Петербурге, чем в Хельсинки, где все время приходится ждать «всевозможных мерзостей». Однако число высших должностей, о которых могла бы пойти речь, было в империи ограничено. Должность министра внутренних дел в 1902 году ему не досталась. В следующем году Николай Иванович проявил интерес к освободившейся должности киевского генерал-губернатора, и хотя император все же назначил туда петербургского градоначальника генерала Клейгельса, решение это вряд ли можно истолковать как проявление недоверия к Бобрикову. Вероятнее всего, дело было не столько в личных заслугах Клейгельса, сколько в том, что царь не хотел перемещать Бобрикова из Хельсинки посреди критического периода в Финляндском вопросе. Финскими сепаратистами это могло быть воспринято ободряюще, а новому генерал-губернатору понадобилось бы немало времени, чтобы вникнуть в проблемы. Бобриков «скорбил сердечно», что ему не удалоось попасть в Киев, где его семья чувствовала бы себя много лучше, чем в Хельсинки, превратившемся в «осиное гнездо». Весной 1904 года, когда Куропаткин отправился главнокомандующим на Дальний Восток, одним из его преемников в должности военного министра на петербургской бирже слухов называли Н.И.Бобрикова. Совершенно независимо от возможности того, что слухи имели под собой основание, Бобриков писал Бородкину после назначения военным министром генерала Сахарова, что удовлетворен таким решением. В создавшейся тогда ситуации пост военного министра вовсе не был заманчивым. Кроме всего, начинал уже сказываться и возраст. К началу русско-японской войны Бобрикову было уже 65 лет и он успел перенести несколько сердечных приступов.
По мнению Бобрикова, дальневосточный конфликт отразился в Финляндии быстрым распространением заметных прояпонских настроений. Разумеется,
