Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
Он закончил. В зале повисла тишина, еще более оглушительная, чем до его появления. Петр стоял, слегка дрожа, но с поднятой головой. Его синие глаза блестели от подавленных слез и недетской решимости. В этой хрупкой фигурке, в этом звонком голосе, произнесшем слова всеобщего избирательного права и мира, было что-то, что сломило лед недоверия хотя бы на мгновение. Даже у саркастичных казачьих есаулов исчезли усмешки. Даже у Туровцева рука оторвалась от нагана.
Я шагнул вперед, подхватывая инициативу. Момент был критический. Любая заминка — и чары рассеются.
— Вот он, господа! — мой голос гремел, наполняясь искренностью, рожденной отчаянием и внезапной надеждой. — Законный Государь, последний отпрыск вековой династии, добровольно жертвует своими правами ради высшего блага — мира и воли народа! Он дает вам ключ! Ключ от двери, за которой — легитимная власть, избранная ВСЕМИ! Не узурпированная! Не захваченная силой! А данная свыше и утвержденная снизу! Кто из вас, — я окинул взглядом Семыкина, Туровцева, — сможет предложить России больше? Кто сможет дать вашей власти, вашим амбициям такую же бесспорную санкцию? Только этот акт! Только этот Совет, созданный под эгидой Петра Алексеевича!
Я видел, как в глазах Семыкина борются недоверие и алчный расчет. Савнов мечтал о легитимации. Вот она! Падала с неба, от самого «тирана»! И обещание всеобщих выборов… Это же их программа! Туровцев оценивал: «Верховный Совет»… Кривошеин мог войти туда как гарант «порядка». И «историческая преемственность» — это звучало солидно, не по-бунтарски. Долгорукие просто млели от счастья — их включили!
— Предлагаю немедленно обсудить и принять решение, господа! — настаивал я. — Об образовании Временного Верховного Совета. О немедленном перемирии на всех фронтах. О начале подготовки к выборам Учредительного Собрания. И о месте работы Совета. Предлагаю Нижний Новгород — город, купленный нашей общей кровью и ставший символом возможного примирения. Или, если здесь сочтут небезопасным, — Екатеринбург, подальше от фронтов.
— Перерыв! — рявкнул Семыкин, вскакивая. — Нам нужно обсудить! Его делегаты тут же окружили его, зашептавшись возбужденно. Туровцев тоже поднялся, кивнув своим офицерам. — Нам также требуется консультация. Долгорукий просто сидел, ошеломленный, его свита что-то шептала ему на ухо.
Я кивнул. — Полчаса, господа. Но помните: Россия ждет. Каждая минута отсрочки — это новые могилы. Я подошел к Петру. Гусев тут же сомкнул вокруг нас кольцо из «ударников». Мальчик вдруг схватил мою руку. Его пальчики были ледяными.
— Дядя Игорь… я хорошо? — прошептал внезапно потерявший всю уверенность Пётр, и в его глазах мелькнул вдруг настоящий, детский страх.
— Блестяще, Ваше Высочество, — прошептал я в ответ, наклоняясь. — Блестяще. Теперь отдохни. Все будет хорошо. Это была наглая ложь. Самое страшное только начиналось.
Отведя Петра в небольшую боковую комнату, превращенную в караулку, я сразу же нашел Зубова. Его бесстрастное лицо было единственным островком спокойствия в бушующем море напряжения.
— Ну? — спросил я тихо.
— Семыкин клюнул, — так же тихо ответил Зубов. — Алчность и тщеславие. Он уже видит себя главой Совета. Через нашего человека в его делегации передал: согласны в принципе. Но требуют гарантий, что «социальные завоевания рабочих» — восьмичасовой день, фабзавкомы — не будут отменены Советом до выборов. И ключевые посты в избирательной комиссии.
— Дай им посты в комиссии, — отмахнулся я. — Не ключевые, но заметные. По социальным завоеваниям — согласен. Формально. Пока. Потом можно будет трактовать. Туровцев?
— Труднее. Но его человек, майор Крутов, прагматик. Убедили: Кривошеин получит пост верховного главнокомандующего в переходный период с правом поддерживать порядок силой. Гарантии неприкосновенности частной собственности и интересов офицерства. И главное — им понравилась идея «исторической преемственности». Это легитимизирует их в глазах консерваторов. Согласие вероятно. Но есть проблема…
— Радикалы?
— У Савнова — делегат Шилов. Бывший матрос, фанатик. Орет, что это ловушка, что «царишка» должен быть повешен, а не слушать его «сказки». Может сорвать голосование своей фракции. У Кривошеина — казачий есаул Бурсак. Пьяный дурак, но влиятельный среди своих. Требует немедленно «прикладами навести порядок» и не признает никаких «собраний». Туровцев его побаивается.
— Ликвидировать, — сказал я ровным тоном. — Шилова — как провокатора, пытавшегося напасть на Петра. Бурсака… спровоцировать на пьяный дебош с поножовщиной. Пусть гибнут как «нарушители перемирия и порядка». Сейчас. В перерыве.
Зубов кивнул, без тени эмоций. — Будет сделано. Громов передал: он связался с людьми Тарасова. Тот ранен, но жив. Говорит: если Совет гарантирует немедленный раздел помещичьей земли между крестьянами по нормам его «Вольной Земли», он признает Совет и отзовет своих людей из лесов. Прекратит партизанщину.
— Гарантируй! — выдохнул я. — Формально. В декларации Совета. О деталях — потом. Сейчас главное — загнать всех за стол переговоров. Детали… детали будут решать сильнейшие. И Зубов с его аппаратом будет контролировать процесс.
Через двадцать минут в коридоре раздался дикий крик, выстрел, потом еще один. Шум, грохот, ругань. Зубов вошел в комнату, вытирая платком руку. На платке алело пятно крови — не его.
— Шилов попытался прорваться к комнате Его Высочества с револьвером. Ликвидирован охраной. Бурсак полез с шашкой на защитников Шилова. Получил пулю. Оба мертвы. Инцидент исчерпан.
Я закрыл глаза. Еще две жизни. Еще кровь на руках. Но это был расчетливый удар хирурга, отсекающий гангрену. Когда через несколько минут делегаты вернулись в зал, атмосфера была иной. Среди савновцев царило подавленное возбуждение и страх — Шилов был их «крайним». Теперь умеренные брали верх. Кривошеинцы выглядели озадаченными, но Туровцев имел вид человека, избавившегося от проблемы. Весть о возможном признании Тарасова, переданная Громовым, также действовала умиротворяюще.
Голосование было почти формальным. Временный Верховный Совет был учрежден. В его состав вошли: от «Народной Воли» — Семыкин и еще двое умеренных; от «Армии Порядка» — Туровцев и его правая рука майор Крутов; от «Правительства России» — я сам и Зубов; от «Исторического Сословия» — князь Долгорукий и один из его людей. Местом работы Совета избрали Екатеринбург — как «тыловой, промышленный центр, не запятнанный недавними боями». Объявлялось всеобщее перемирие на всех фронтах с 00:00 следующего дня. Начиналась подготовка к выборам Учредительного Собрания. Петр подписал соответствующий «Акт» дрожащей рукой, но твердо. Его роль «дарителя воли» была сыграна.
Поздно ночью, когда последние делегации под усиленной охраной разъехались по своим секторам, а Петр, сраженный нервным истощением, наконец уснул под
