Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
— Как тебя приняли? — спросил я, откладывая письмо. Вопрос был не из вежливости. От этого зависело, насколько серьезно можно было воспринимать слова Савнова.
— Как собаку, — ответил Лысак с ледяной прямотой. — Взяли в плен на подступах. Обыскали. Двое суток держали в подвале какой-то конторы. Допрашивали… настойчиво. Потом вдруг — аудиенция у самого Савнова. Он… харизматичен. Умен. Говорит так, что хочется верить. Но глаза… пустые. Или слишком полные. Не поймешь. Чувствовал себя пешкой на его доске. Он знал о нашем положении здесь, о потерях. Знает о Кривошеине. Рассчитывает сыграть на противоречиях. Гарантии… — Лысак усмехнулся коротко и беззвучно, — Гарантии там дают пулеметы на крышах.
Он передал второе письмо. Личное. От Савнова ко мне. Более откровенное, без канцелярских завитушек.
«Князь Ермаков! Ваше письмо, доставленное вашим смелым капитаном, было прочитано с… интересом. Вы правы в главном: река крови должна иссякнуть. Но впадать она должна не в болото старого мира, а в новое русло Народной Воли. Москва открыта для всех, кто искренне желает мира и созидания. Приезжайте на Собор. Привезите вашего юного Петра Алексеевича. Пусть он отречется не в глухой сибирской ссылке, а перед лицом возрождающейся России. Это будет достойный жест. И последний акт легитимности Романовых… пардон, Щербатовых. Ваша роль регента завершена. Но роль миротворца — начинается. Не упустите шанс войти в историю не мясником, а созидателем. Жду в Москве. Б. Савнов».
Нагло. Цинично. И смертельно опасно. Он предлагал мне и Петру публичную капитуляцию под аплодисменты «народа». Но… это был шанс. Шанс остановить войну здесь и сейчас. Ценой всего, за что мы боролись. Ценой Петра. Ценой моего позора. Я скомкал письмо, сунул в карман. Боль в старом ранге под ребром заныла острее.
— Отдохни, Лысак. Ты сделал больше, чем мог. — Он кивнул и вышел, шатаясь от усталости.
Ответ от Юга пришел не с Борейко, а с его шифровкой, перехваченной и расшифрованной людьми Зубова где-то под Воронежем. Сам Борейко, видимо, пробивался назад или погиб. Текст был лаконичен, как выстрел из засады:
«Кривошеин. Харьков взят. Тарасов ранен, скрылся. „Зеленая Армия“ разбита, но не уничтожена. Рассыпалась по лесам. Кривошеин понес тяжелые потери. Его „кадровики“ выбиты. Теперь опирается на казаков, наемников и остатки румынских частей. Предложение о съезде воспринял настороженно. Считает его ловушкой Савнова или попыткой слабых выиграть время. Говорит: „Порядок устанавливается силой, не болтовней в собраниях“. Не отвергает идею, но требует: 1. Нейтральная территория — не Москва! 2. Равные военные гарантии безопасности от всех участников. Его люди — его казаки — будут охранять его делегатов. 3. Первый и единственный вопрос съезда — немедленное всеобщее перемирие и развод войск. О форме власти — потом, когда пушки замолчат. Верит только силе. Опасается Савнова больше, чем вас. Борейко».
Кривошеин выжил. Выиграл свою кровавую сечу под Харьковом, но ослабел. Он не хотел давать Савнову трибуну Москвы, чувствовал в съезде угрозу своей власти «победителя». Но и игнорировать инициативу боялся — это могло сплотить Савнова и нас против него. Его позиция — позиция уставшего, но не сломленного хищника, готового к перемирию, но не к капитуляции перед «демагогами». «Равные гарантии» и «нейтральная территория» — это был вызов Савнову и нам. И шанс для нас сыграть на его противоречиях с Москвой.
Свечин нашел Долгоруких. Вернее, то, что от них осталось. Его донесение пришло с оказией от донских казаков, уже вовсю торговавшихся с Кривошеиным, но пока державших нейтралитет. Поручик писал сдержанно, но за строчками читалась горечь и отвращение:
«Нашел их в станице Каменской. Тень былой роскоши. Князь Долгорукий — трясущийся, больной старик. Окружен горсткой офицеров, потерявших всякую надежду. Они цепляются за казаков как за последний оплот. Приняли предложение о съезде с жадностью утопающих. Видят в нем единственный шанс сохранить лицо, имения возможно, влияние в „новой России“. Готовы на все, лишь бы их признали легитимной стороной. Требуют лишь гарантий личной безопасности и права голоса. Их амбиции на трон мертвы. Теперь они — просители. Согласны на любое место съезда, лишь бы их туда пустили. Упирают на „традицию“, „законность“ — но звучит это жалко. Риск: казаки могут их выдать Кривошеину или Савнову в любой момент как разменную монету. Свечин».
Они были готовы. Отчаянно готовы. Безвольный союзник, но союзник. Их «легитимность», пусть и призрачная, могла стать козырем против радикализма Савнова и военной диктатуры Кривошеина. Их страх был нашим инструментом.
От Громова не было ничего. Ни слуху, ни духу. Либо погиб, либо Тарасов, если жив, ответил молчанием — самым страшным отказом. Я представлял себе фанатичного «батьку», истекающего кровью в каком-нибудь подполье, плюющего на все «съезды» и «переговоры», клянущего всех князей, генералов и «предателей-соборников». Его «Нет!» висело в воздухе незримой угрозой, напоминанием, что даже если съезд состоится, миллионы озлобленных мужиков с винтовками могут его не признать.
Теперь у меня были ответы. Зубов стоял напротив, его бледное лицо в свете коптилки напоминало маску.
— Ну, князь? — спросил он тихо. — Москва? Нейтральная территория? Или разойтись по углам и готовиться к последней сече?
Я подошел к карте, висевшей на стене с ободранными обоями. Нижний Новгород. Крестовина Волги и Оки. Город-крепость, купленный нашей кровью. Ключевая артерия, связывающая север, восток и… центр.
— Мы не отдадим Москву Савнову, — сказал я твердо. — Это капитуляция. И мы не потащим Петра на заклание. Кривошеин не пойдет туда, как волк в капкан. Его требование о нейтральной территории — разумно. — Я ткнул пальцем в точку на карте. — Вот она. Нейтральная территория. Под нашим контролем, но не наша ставка. Нижний. Город, который уже ничей по факту. Ключ к Волге. Здесь сходятся нити. Мы предлагаем Нижний местом съезда.
Зубов медленно кивнул, в его глазах мелькнуло понимание и… уважение? Холодное, профессиональное.
— Сильный ход. Козырь. Но Савнов никогда не согласится выйти из своей Москвы. Кривошеин… может, но потребует вдвое больше гарантий.
— Значит, будем торговаться, — я хрипло засмеялся, и звук был похож на лай раненой собаки. — Как базарные торгаши над грудой тряпья. Только тряпье — это Россия. Начни, Зубов. Радиограмма Савнову: Нижний — компромисс. Город под нашим военным контролем, но нейтральный статус на время съезда гарантируем. Охрана — смешанные отряды от всех фракций. Наши войска отводятся от города на дистанцию артиллерийского
