Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков

который ковался всю зиму и раннюю весну в горниле уральских заводов, в казармах Екатеринбурга, в сибирских гарнизонах. Новые полки. Не ополчение, не сброд в серых шинелях, дрожащий от страха и неумения, а относительно обученные, сколоченные части. «Уральские орлы» — три пехотных полка, набранные из горняков, заводских, крестьян окрестных губерний, прошедшие ад ускоренной муштры под присмотром уцелевших фронтовиков и офицеров, сохранивших рассудок и волю. Их учили не маршировать — учили стрелять, окапываться, бросаться в атаку по свистку, а не по приказу, понимая, что от этого зависит их жалкая жизнь. Учили выживать. Им выдали не ржавые «мосинки», а относительно приличные карабины, снятые с армейских складов или купленные у японцев через старые, полузабытые каналы. У них были пулеметы — не много, но достаточно, чтобы дать плотность огня. И главное — у них был костяк. Остов из уцелевших «Ударников» Гусева, этих стальных демонов екатеринбургского штурма, распределенных по ротам как цемент, скрепляющий сырую массу новобранцев. Их хриплые команды, их ледяная решимость, их презрение к смерти и врагу — вот что превращало эти полки из «мясных» в боеспособные. Пусть не гвардейские, пусть сырые, но способные драться. Возможно, прожди я парочку месяцев, наладь достаточное количество офицеров, то можно было бы добиться того качества армии, с которым я некогда вышел из Томска. Всё же тогда у меня пусть и были роты, а не полки, но они состояли из людей умелых, а теперь приходилось во многом полагаться на новичков.

В поддержку уральским полкам прибыли сибирские стрелки. Ещё две тысячи человек, переброшенные с востока, из-под Томска. Более стойкие, закаленные в мелких стычках с бандами и партизанами, знающие тайгу, привыкшие к долгим переходам и тяготам. Они были моей резервной силой, молотом, готовым обрушиться там, где «орлы» пробьют брешь.

Из брони у меня остались жалкие крохи танкового отряда Сретенского — десятоу «туров», но они были, пусть и побитые. Остальные завязли, вышли из строя и были разобраны на хоть какие-то детали. Им было предано несколько броневиков, собранных на Уралмаше из листов железа и вооружённых пулемётами — уродливые, но грозные в ближнем бою. Эта была «стальная кавалерия» под командой Гусева должна была стать тараном, проламывающим вражескую оборону, расчищающим путь пехоте.

Наступление началось в серое, промозглое утро, когда небо висело низко, как мокрая рогожа, и мелкий, колючий дождь сеял над полями, превращая и без того раскисшую землю в непролазное месиво. Артиллерийская подготовка была короткой, яростной, как удар кнута. Не десятки стволов, а те жалкие гаубицы и горные орудия, что удалось наскрести, обрушили шквал огня на передовые окопы противника под Кунгуром — ключевым узлом на подступах к Перми. Не для уничтожения — для подавления, для создания паники. Эффект превзошел ожидания. Гарнизон, и без того деморализованный слухами о катастрофах на западе и о нашем приближении, дрогнул. Разведка Зубова докладывала о дезертирстве целыми взводами еще до начала нашей атаки.

И тогда пошли «орлы». Не стройными цепями, как на плацу, а рассыпным строем, группами, прижимаясь к редким укрытиям, перебежками от воронки к воронке, от куста к кусту. Их вели уцелевшие «Ударники», их подгонял страх перед заградительным огнем своих же пулеметов, поставленных позади. Они шли через грязь, по колено, а то и по пояс, падали, поднимались, шли снова. Встречный огонь был, но слабый, беспорядочный. Видно было, как серые фигурки в дальних окопах мечутся, как офицеры безуспешно пытаются восстановить порядок. Первая линия обороны была смята почти без боя. Противник откатывался в панике, бросая оружие, раненых, ящики с нераспечатанными патронами. Мы брали не столько штыком, сколько напором, массой, этой грубой силой вновь сколоченных полков, навалившихся на ослабленный, разъеденный страхом и неверием гарнизон.

Гусев со своими «Турами» и броневиками ждал своего часа. Как только пехота проделала брешь и вышла на оперативный простор за первой линией укреплений, его стальные чудовища рванули вперед. Они не пошли вдоль дорог — дороги были убийственны для их хлипких гусениц в этой грязи. Они пошли напрямую, через поля, через перелески, давя кустарник, вязнули, вытаскивали друг друга, но неслись вперед, обходя узлы сопротивления, сея панику в глубоком тылу. Их задача была — перерезать железную дорогу Пермь-Вятка, парализовать подвоз резервов и отсечь пути отхода кунгурскому гарнизону. Рев моторов, лязг гусениц, пулеметные очереди, вырывающиеся из броневиков — этого хватило, чтобы обратить в бегство целые подразделения противника, еще не видевшие врага. Один из «Туров» застрял намертво в заболоченной низине, став мишенью для редкой вражеской артиллерии. Но остальные прорвались. К вечеру первого дня наступления Гусев доложил по радио: «Железка перерезана у разъезда Кашино. Удерживаем. Гарнизон Кунгура в мешке».

Кунгур пал на третий день. Окружённые, лишённые надежды на подмогу, остатки гарнизона подняли белое полотно. Позже разведка подтвердила, что резервов не было и князья увели войска на сражения с Савновым и Тарасовым. Там мы смогли пополнить запасы провианта, взяли несколько орудий и огненного припаса.

Пермь. Ключ к Каме, к северным путям, к ресурсам Прикамья. Город побольше Екатеринбурга, промышленный, но изможденный войной, с населением, которое ненавидело и Волконских, и Долгоруких, но и нам не доверяло. Его защищали сильнее Кунгура. Здесь были настоящие укрепления — окопы полного профиля, проволочные заграждения в несколько рядов, долговременные огневые точки на подступах, особенно вдоль железной дороги и на высотах, господствующих над городом. Гарнизон был больше, разношерстнее: остатки регулярных частей, местное ополчение, подтянутые с севера отряды. Ими командовал генерал князь Щеглов — старый служака Волконских, известный своей тупой храбростью и неумолимой жестокостью к солдатам. Он был фанатиком старого порядка, слепо ненавидевшим и нас, и Савнова, и саму мысль о переменах. Для него мы были такими же узурпаторами и крамольниками, как и московские повстанцы. Он намеревался обороняться до последнего.

Штурм Перми стал адом, повторением екатеринбургского кошмара, но на новом уровне, с новыми силами и новыми ошибками. Артиллерии у нас было мало, снарядов — в обрез. Долгая осада была невозможна — нас бы обошли с флангов, или Савнов мог что-то выкинуть, или наши собственные тылы, натянутые как струна, лопнули бы от недовольства. Нужен был быстрый, решительный удар. Грязный, кровавый, но победоносный.

«Орлы» пошли на штурм укрепрайона на подступах к городу. Грязь замедляла все. Атаки захлебывались под убийственным огнем из ДОТов и пулеметных гнезд. Новобранцы, несмотря на всю подготовку, несли чудовищные потери. Они залегали перед проволокой, не решаясь идти под косым огнем, теряли командиров, мельтешили в панике. Я видел их лица в бинокль со своего НП