Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
Стоя у окна кабинета в екатеринбургской ставке, я глядел на чадящие трубы Уралмаша. Мартовский ветер гнал по улицам городскую грязь и клочья старых афиш. Где-то там, в Москве, бывший террорист играл в созыв Земского Собора. Где-то на тамбовских полях фанатик Тарасов вел свою «Зеленую Армию» на княжеские штыки. А здесь, на Урале, князь Ермаков, регент мальчика-императора, играл свою собственную, смертельно опасную партию, балансируя на лезвии бритвы между старым миром и новым хаосом. Я сделал свою ставку. Теперь оставалось ждать, чья карта окажется козырной. Или кто первым дрогнет и рухнет в бездну.
Глава 11
Всё бесконечно не могло идти по плану. Сделка с Савновым, пусть пока лишь обмен представителями и отправка оружия Тарасову, висела над городом тяжелой, невидимой тучей. Я знал — тайное не может долго оставаться тайным в воюющем городе, где каждый взгляд исподлобья таит вопрос или донос. Но я не ожидал, что удар придет так скоро и оттуда, откуда менее всего ждал предательства.
Скорую весть принёс Зубов, ворвавшийся в мой кабинет в губернаторском доме с лицом, ещё бледнее обычного, без стука. Его глаза горели холодным огнём тревоги.
— Ваше сиятельство! Чрезвычайное донесение! — его голос был сдавленным, резким. — Зарубин. Он прознал о Савнове, о Тарасове, о грузе на Инжавино.
Ледяная волна страха прокатилась по спине. В кабинете, доверху заваленном картами и боевыми сводками, вдруг стало неимоверно душно. Я отложил карандаш, которым только лишь недавно делал пометку о подозрительной активности Волконских под Казанью — возможно, что реакция на успехи Тарасова, поддержанного нашим оружием.
— Откуда? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Внутри всё клокотало — ярость, страх, презрение к собственной оплошности.
— Лейтенант Ковров. Из штаба Зарубина. — Зубов выдохнул, с силой сжав кулаки. — Глупец. Пьянствовал в «Сибирском трактире» с одним из своих унтеров. Разболтал про «предательство ставки», про «сговор с крамолой», про оружие для «тамбовских шаек». Унтер — наш. Доложил немедленно. Коврова схватили, но… — Зубов махнул рукой с бессильным гневом. — Птичка улетела. Унтер слышал достаточно. И Зарубин… он не спит. Его люди уже рыщут.
Секунды тишины, наполненные грохотом сердца. Ковров. Мелкая сошка в военном аппарате Зарубина, но с доступом к шифровкам, к сводкам тылового обеспечения. Этот идиот, погубивший все наши тончайшие нити интриг одним пьяным бахвальством. А Зарубин… Фёдор Зарубин. Он лишь скрытно презиравший мою «мягкотелость», мои попытки договориться с рабочими, мою осторожность. Для него мир делился на черное и белое, на своих и врагов. И я, заключивший сделку с Савновым — главным врагом всего старого порядка, всего, за что, как ему казалось, мы проливали кровь — автоматически перешел в стан предателей. В стан врагов.
— Что сейчас Зарубин делает? — спросил я, вставая.
— Собирает людей, — ответил контрразведчик. — На казармы его Особого Резервного батальона и на ополченцев из Третьей Сибирской дружины — те, что под командой есаула Бурнакова, его креатуры. Человек двести, не меньше. Настроены… решительно. Лозунги: «Долой предателей ставки!», «За чистую Русь!», «Смерть крамоле!».
Двести. Не армия, но в тесных улицах Екатеринбурга, в условиях всеобщей нервозности и неразберихи — грозная сила. Ударный кулак фанатиков и обманутых. Зарубин не стал бы тянуть. Он действовал как сапер — быстро, грубо, без лишних сантиментов. Его цель была ясна: захватить ставку, арестовать или убить меня, объявить себя спасителем «истинной России» и Петра от «изменника-регента», разорвать все связи с Савновым и бросить все силы на запад, навстречу Волконским и Долгоруким в их «священной» войне против народной крамолы. Наивный, слепой фанатик! Он не видел, что его «чистая Русь» уже тонет в грязи и крови, что без этого рискованного маневра нас просто сомнут.
— Где Петр?
— В резиденции. Под усиленной охраной лейб-гвардии, — ответил Зубов. — Но если Зарубин доберется туда… Его авторитет среди старых офицеров высок. Могут колебаться.
— Не допустить, — резко сказал я. — Твои люди?
— На позициях. Часть — на заводах, часть — следит за настроениями в гарнизоне. Собрать быстро могу человек пятьдесят. Проверенных. Но против двухсот… — Он не договорил, но смысл был ясен. В лобовой схватке — шансов мало.
Мысль работала с лихорадочной скоростью. Прямое столкновение с превосходящими силами мятежников в узких кварталах — самоубийство. Нужен был асимметричный ответ. Нужен был козырь. И он у меня был. Штурмовики Гусева. «Ударники». Горстка выживших ветеранов, закаленных в аду екатеринбургского штурма, преданных лично мне. Они были разбросаны по городу — часть на отдыхе в своих казармах на окраине, часть — в резерве у вокзала. Но они были сталью, в отличие от сырого мяса ополченцев Зарубина. И у них были автоматы.
— Связь! — бросил я Зубову. — Немедленно вызвать Гусева. Код «Стальной Вихрь». Сбор у губернаторского дома. Всем составом. С оружием. Броневики, если есть ходовые. — «Стальной Вихрь» — условный сигнал крайней опасности и немедленного сбора для решительных действий. Гусев, несмотря на потери под Екатеринбургом, сохранил костяк своего батальона — человек семьдесят, но каких! Каждый — боевая единица, каждый знал цену приказу.
Зубов кивнул и бросился к полевому телефону. Его пальцы быстро крутили ручку, голос, сдавленный, но четкий, отдавал приказы по проводам. Я подошел к окну, отдернул тяжелую портьеру. Вечерние сумерки сгущались над городом. Где-то там, в этом мраке и грязи, двигалась к нам смерть в лице бывшего соратника. Глухой рокот моторов, доносящийся с вокзала, казался набатом. Или это кровь стучала в висках?
— Ваше сиятельство! — Зубов оторвался от телефона. — Гусев в пути. Прорвется минут через пятнадцать. Но Зарубин… он ближе.
Из окна уже было видно — по широкой, утопающей в грязи улице Пермской двигалась серая масса. Не стройными колоннами, а плотной, нестройной толпой, но вооруженной. Впереди — фигура на коне. Даже на расстоянии угадывалась плотная,
