Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
— Не хлебом единым, князь, — вздыхал он. — Народу и знак доброй воли нужен. Особенно с учётом… ну, этих самых красных агитаторов.
Зубов докладывал мрачнее обычного. Его люди фиксировали рост недовольных разговоров в рабочих кварталах Омска и на крупных станциях. Не открытые призывы к бунту, а ропот: «Щербатовы обещают, а Ермаков давит», «Когда же эта лучшая жизнь?», «Опять генералы всем заправляют». Бумаги Петра, пусть и не ставшие законом, попали в поле зрения. Они стали козырем в руках подпольных агитаторов: «Видите? Даже наследник хочет вам добра, но военщина не даёт!». Опасность была не в самих реформах, а в раздутом ожидании и неизбежном разочаровании, если их не провести немедленно. Или если их проведение вызовет ещё больший хаос и нехватку ресурсов на фронте.
Кульминация наступила на расширенном заседании Военного Совета. Мы обсуждали план весеннего наступления на Екатеринбург — ключевой уральский центр. Карты, схемы дислокации предполагаемых сил Волконских по обрывочным разведывательным данным, списки необходимых эшелонов с боеприпасами, фуражом, продовольствием. Воздух был густ от табачного дыма и сосредоточенного напряжения. И тут дверь распахнулась.
Вошел Пётр. Не один. Рядом — Ольга, как тень, но тень властная. За ними — двое из тех «советников», один в пенсне и поношенном сюртуке; другой — молодой, с горящими глазами инженер с паровозоремонтного завода. Петр был бледен, но подбородок держал высоко. На нём был тот самый новый мундир. Он прошёл к столу и встал во главе, где обычно сидел я. Ольга заняла место справа от него.
— Господа, — начал Пётр, его голос слегка дрожал, но он заставил себя говорить громко и чётко. — Я прерву ваши военные советы, ибо есть вопросы, не терпящие отлагательств. Вопросы жизни народа, на чьей поддержке зиждется наша власть и наше право бороться за единую Россию.
В кабинете повисла гробовая тишина. Сретенский перестал чертить что-то ножом на столешнице. Зубов замер, его пальцы перестали перебирать карандаши. Атаман Щукин хмуро сдвинул густые брови. Губернатор Удальский потупился, изучая узоры на дубовом столе.
— Пока мы спорим о пушках и эшелонах, — продолжал Пётр, набираясь смелости под одобряющим взглядом Ольги, — крестьяне Сибири стонут под бременем непосильных реквизиций. Порой у них забирают последнее зерно, обрекая семьи на голод. Рабочие на наших заводах, трудясь день и ночь для фронта, получают пайки, едва достаточные для выживания, ютятся в холодных бараках. Это несправедливо! Это подрывает веру в нас! И это играет на руку врагам — как княжеским, так и красным смутьянам!
Он положил на стол знакомую папку.
— Здесь — конкретные предложения. Немедленное введение твёрдых, справедливых норм продналога, исключающих произвол. Увеличение хлебного пайка для рабочих оборонных заводов на треть. Создание комиссии с участием выборных от рабочих для контроля за условиями труда и распределением продовольствия в казармах. Начало работ по инвентаризации свободных земель для будущего наделения малоземельных крестьян. Это не роскошь, господа! Это необходимость для выживания самого дела, которому мы служим!
Он закончил. Тишина стала ещё гуще. Все взгляды устремились ко мне. Я сидел, откинувшись на спинку стула, пальцы сжаты в кулаки под столом. Гнев кипел во мне — гнев на безумие момента, на манипуляции Ольги, на юношеский максимализм Петра, который мог похоронить всё. Но открытый бунт здесь, перед Советом, был немыслим. Это был бы крах авторитета и наследника, и моей власти как регента.
— Ваше Высочество, — заговорил я, и мой голос прозвучал удивительно спокойно, хотя внутри всё клокотало. — Ваша забота о народе делает вам честь. И многие из озвученных мер… — я сделал паузу, подбирая слова, — заслуживают самого пристального внимания. Однако, прошу учесть реалии момента. Каждый пуд хлеба, недополученный для армии сегодня, может обернуться поражением завтра. Каждая минута, потраченная чиновниками на инвентаризацию земель вместо снабжения фронта, — это минута, которую использует враг. Предлагаю… компромисс.
Я видел, как Ольга едва заметно напряглась. Пётр смотрел на меня с надеждой, смешанной с недоверием.
— Увеличение пайков для рабочих ключевых оборонных заводов — да. Но строго оговорённых и только по подтверждённой выработке. Твёрдые нормы реквизиций — да. Но разработанные Военным Советом совместно с управлением тыла, исходя из реальных потребностей армии и минимальных запасов на местах. Комиссии по контролю за условиями труда — возможны, но как совещательные органы при комендантах заводов, без права вмешательства в производственный процесс. Земли… — я посмотрел прямо на Петра, — Земли — после войны, Ваше Высочество. Сейчас это — чистая провокация недовольства и спекуляций. Наши управленческие ресурсы ограничены. Бросим их на землю — потеряем фронт.
Мой «компромисс» был, по сути, уступкой в мелочах и жёстким отказом в главном. Но он был обёрнут в форму уважения к воле наследника и практической целесообразности. Пётр колебался. Он посмотрел на Ольгу. Та чуть кивнула, её лицо было непроницаемо. Она понимала, что открытый скандал сейчас ей не выгоден. Получить хоть что-то — лучше, чем ничего.
— Хорошо, князь, — сказал Пётр, стараясь сохранить достоинство. — Но пусть эти меры будут не просто словами на бумаге. Я буду лично контролировать их исполнение. И комиссии по контролю должны быть созданы незамедлительно.
— Как прикажете, Ваше Высочество, — я склонил голову. Победа? Скорее, временное перемирие. Я купил время для армии, но признал право Петра и Ольги вмешиваться в управление тылом. Посадил их людей на контрольные функции. Открыл ящик Пандоры под благовидным предлогом.
Совещание продолжилось, но воздух был отравлен. Обсуждение плана на Екатеринбург шло вяло. Сретенский мрачно курил. Зубов нервно постукивал карандашом. Щукин хмуро бормотал что-то под нос о «бабьих делах на войне». Вечером, когда все разошлись, Ольга сама пришла в мой кабинет. Без Петра.
— Ловко, Игорь, — сказала она без предисловий, садясь в кресло напротив. — Очень ловко. Отдали крохи, сохранив суть. Но игра только начинается. Пётр Алексеевич взрослеет. Он видит несправедливость. И он будет требовать большего. Народ — за ним. Ты можешь выиграть сто сражений, князь. Но проиграть войну за умы здесь, в тылу. И тогда никакие пушки не спасут ни тебя, ни твою власть.
Да уж, Ольга изменилась. Прошло слишком много времени с того момента, как мы оказались слишком далеко. Некогда налаженные отношения теперь казались только лишь проблеском надежды. Теперь наш брак вновь стал исключительно политическим, пусть он и был заключен по распоряжению уже павшей династии. Рюриковичи пали и теперь нам приходится копошиться
