Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
Однажды вечером, объезжая с Зубовым новые артиллерийские позиции под Омском, я увидел колонну. Новобранцы полка Сибирских Стрелков, так теперь называли ополченцев, возвращались с занятий. Шли не в ногу, но стройно. Шинели починены, на плечах — винтовки. Лица уставшие, но не потерянные. Они шли мимо казарм Ударников. Те, сидя на бревнах, чистили оружие. Никто не кричал, не смеялся над новичками. Просто смотрели. Молча. И в этом молчании была оценка, и, возможно, тень уважения. Новобранцы шли, выпрямив спины. Они чувствовали этот взгляд. Они хотели быть не хуже.
Зубов, ехавший рядом, заметил мой взгляд:
— Держатся, ваше сиятельство. Не разбегаются. Паёк и забота делают своё. И страх перед моими ребятами — тоже. — Он хмыкнул.
— Страх — плохой фундамент, Зубов, — ответил я, глядя на закат, багровый, как зарево далёких пожаров. — Нужно что-то большее. Идея. За что воевать, кроме как за свою шкуру и паёк.
— «Щит Сибири»? — усмехнулся он. — Листовки ваши читают. Кое-кто верит.
— Пока мало. Нужны дела. Победы. Захват Тюмени. Потом Екатеринбурга. Тогда поверят по-настоящему. — Я повернул коня обратно к городу. — А пока… пока пусть боятся красной чумы и верят, что только мы можем от неё защитить. Это тоже оружие. Грязное, но пока единственное.
Возвращаясь в штаб, я видел город, погружающийся в зимние сумерки. Но это был уже не тот растерянный, замерший Омск. Это была крепость. Суровая, выстроенная наспех, но крепость. Кузница, кующая оружие для будущих боёв. В воздухе висел не только дым и запах конского навоза. Висел пульс. Тяжёлый, натужный, но пульс жизни и сопротивления. Мы использовали передышку. Мы создавали силу. Хрупкую. Несовершенную. Но силу.
Опасность не миновала. Она лишь отодвинулась и сменила лик. Южноамериканский зверь рычал за океаном, а его щупальца уже, наверное, тянулись к нашим берегам. Московские князья, вымотав друг друга, рано или поздно вспомнят о Сибири с её хлебом и пушками. Но теперь у нас было что им противопоставить. Не просто толпу в шинелях. Армию. В зародыше. С железным штурмовым кулаком, с казачьей саблей на фланге, с тылом, работающим на пределе. И главное — с волей. Жестокой, отчаянной, но волей к сопротивлению.
На первое марта было назначено наступление на Тюмень, и мы его не должны будем провалить.
Глава 6
Гул моторов, непривычно громкий в весенней сибирской тишине, разрывал предрассветный воздух. Я стоял у двери грузовика и смотрел, как стальные коробки машин, нагруженные людьми и ящиками, один за другим выползают из ворот и выстраиваются на заснеженной дороге.
Первыми пошли штурмовики, бывшие костяком моего воинства. Десять грузовиков, набитых до отказа людьми в серых шинелях старого образца, с новыми нашивками и узнаваемой выправкой фронтовиков. Автоматы у каждого висели на груди, гранаты на поясах. Гусев выглянул из головного грузовика. В его взгляде не было ликования, только холодная готовность. За ними — казаки Бородина. Не в грузовиках — верхом. Две сотни бородатых всадников на выносливых степных конях. Пики, словно частокол, уходили в серое небо. Сабли в ножнах, но каждый знал — выхватить их можно в мгновение ока. Они шли рысью по обочине, легко обгоняя тяжелые машины, их дыхание и дыхание коней клубилось белым паром. Зрелище одновременно архаичное и грозное. Последними — полк «Сибирских стрелков». Четыре роты новобранцев, обученных лишь основам, но уже не толпа. Они ехали в открытых кузовах, прижимая к себе винтовки с отомкнутыми штыками. Лица у многих еще юные, но глаза старались копировать суровость ветеранов. Их везли к огню, и они это знали.
Я втянул ледяной воздух, чувствуя, как знакомая боль в ноге отзывается на холод. Растяжение давно зажило, но что-то глубже, что-то нервное, оставшееся от московского взрыва и бесконечного напряжения, ныло постоянно. Как напоминание. Как предупреждение. Вскарабкался в кабину рядом с водителем — бывшим шофером штабного автобуса, которого Сретенский отдал мне в вечное пользование. «Поехали», — бросил я сквозь стиснутые зубы. Мотор взревел, грузовик рванул вперед, подбрасывая на ухабах. За нами, как живой поток, двинулась вся колонна.
Первые версты пролетели в грохоте моторов. По бокам тянулась белая пустыня, перемежаемая редкими островками заиндевелого леса. Снег слепил глаза. Мороз, пронизывающий даже толстое сукно шинели, заставлял ежиться. В кабине пахло бензином, махоркой и холодным металлом. Я смотрел в щель заиндевелого стекла, мысленно сверяясь с картой в голове. Ишимск миновали на рассвете, лишь мелькнули огоньки да силуэты домов. Никакого движения. Никаких признаков жизни, кроме дымка из труб. Как будто весь край затаился, замер в ожидании исхода.
К полудню дорога стала хуже. Снежные наносы, промоины, местами колея превращалась в кашу из снега и грязи. Грузовики буксовали, водители ругались, вылезая лопатами расчищать путь. Казаки спешивались, помогали толкать застрявшие машины. Лошади фыркали, увязая по брюхо. Скорость упала до черепашьей. Я чувствовал, как время утекает сквозь пальцы. Каждый час промедления — шанс для противника опомниться, подтянуть силы, укрепить Тюмень. А что мы знали о Тюмени? Разведданные были скудны, противоречивы. Говорили о гарнизоне в пару тысяч, но раздробленном, неопределившемся. Говорили о городском голове, пытавшемся сохранить нейтралитет. Говорили и о мелких отрядах — то ли опричников Волконских, то ли местных атаманов, почуявших власть. Хаос. И в этот хаос мы лезли со своим порядком.
Первая стычка случилась неожиданно, у переправы через очередную безымянную сибирскую речушку, ещё скованную льдом, но уже коварную. Мост был хлипким, деревянным. Головной грузовик штурмовиков уже съезжал на него, когда из-за пригорка грянул залп. Нестройный, беспорядочный. Пули защелкали по обшивке, разбили одно стекло в кабине. Водитель вскрикнул, машина дернулась. «Залегай! В укрытие!» — заорал Гусев, вываливаясь из кабины своего грузовика. «Ударники» моментально рассыпались, используя машины, сугробы как прикрытие. Ответный огонь был коротким и страшным в своей точности. Несколько автоматных очередей, пара метких винтовочных выстрелов — и из-за пригорка донеслись стоны, закончившиеся тишиной.
Подошли осторожно. За пригорком валялось человек семь-восемь. Одежда разномастная — кто в рваной шинели, кто в тулупе, кто в городском пальтишке. Оружие —
