Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
«…По последним сведениям наших корреспондентов, положение в столицах Европейских держав стремительно дестабилизируется. В Париже левые радикалы, при поддержке значительной части рабочих окраин, захватили несколько округов мэрии. Идут ожесточенные бои с правительственными войсками и отрядами „Аксьон Франсэз“. Центральные кварталы объяты пламенем…»
Я откинулся на спинку жесткого кресла, ощущая, как ледяная струя пробегает по спине, несмотря на жар, пышущий от печки. Берлин. Город, который мы брали штурмом всего несколько месяцев назад, под грохот танков Сретенского и крики моих штурмовиков. Теперь там:
«…В германской столице объявлено военное положение. Отряды „Союза Спартака“ и анархистов атаковали правительственные здания на Вильгельмштрассе. Применена артиллерия. Сообщается о сотнях убитых и раненых среди гражданского населения. Кайзер, по неподтвержденным данным, покинул столицу…»
Лондон. Оплот имперского спокойствия, казавшийся незыблемым.
«…В столице Великобритании массовые демонстрации под красными знаменами переросли в кровавые столкновения с полицией и армейскими частями. Докеры Ист-Энда объявили всеобщую забастовку. Выдвинуты требования свержения правительства и установления „диктатуры пролетариата“. Парламент распущен, монарх находится в осажденном Букингемском дворце…»
Я переводил дыхание, перечитывая строки. Масштаб… Он был ошеломляющим. Не локальные беспорядки, не бунт голодных — полномасштабная попытка революции, охватившая столпы европейского порядка. И везде — одна и та же нить, тянущаяся через океан:
«…Достоверно установлено, что выступления координируются и щедро финансируются извне. Основным источником денег, оружия и революционных кадров называются режимы так называемой „Красной Лиги Южной Америки“. Бразильские, аргентинские, чилийские и прочие „советы“, утвердившиеся после серии кровавых переворотов на континенте, открыто заявляют о своей цели — „мировой революции“ и оказывают братскую помощь европейским единомышленникам…»
Южная Америка. Весь континент, превращенный в гигантский плацдарм красного интернационала. В моей памяти всплывали отрывочные донесения военных лет, на которые тогда мало кто обращал внимание: сообщения о падении правительств в Рио и Буэнос-Айресе, о расстрелах офицеров и помещиков, о национализации иностранных компаний под дулами винтовок. Мы, поглощенные своей Большой Войной в Европе, отмахивались от этих вестей, как от далеких эхо. Теперь эти эхо обрушились громовым раскатом на самые центры старого мира.
Ощущение было двойственным. С одной стороны — ледяное предчувствие глобальной катастрофы. Эта чума, этот красный пожар, вырвавшийся из южноамериканских джунглей, пожирал Европу. А что будет дальше? Куда метнется этот огонь? Не станет ли следующей целью — раздробленная, истекающая кровью Россия? Идеи Маркса, которые Опричнина так старательно выжигала каленым железом перед войной, могли найти здесь, в хаосе гражданской междоусобицы, самую благодатную почву. Мы сражались друг с другом, князья рвали страну на клочья, а на горизонте уже маячила новая, куда более страшная тень — тень всемирной смуты, где не будет места ни Рюриковичам, ни Щербатовым, ни Долгоруким.
Но была и другая сторона. Острая, почти болезненная волна облегчения. Камень, давивший на грудь с момента объявления Петра, внезапно сдвинулся. Европа горела. Англия, Франция, Италия — все, кто мог всерьёз помышлять о вторжении в очередную русскую усобицу, чтобы урвать свой кусок или «навести порядок» под флагом какого-нибудь аристократа-марионетки, были теперь связаны по рукам и ногам у себя дома. Их армии, их флоты, их ресурсы направлялись на тушение внутреннего красного пожара. Нынче у них не было ни времени, ни сил, ни, вероятно, уже и желания лезть в наше русское месиво. Интервенция, этот призрак моей вселенной, маячивший на краю всех моих стратегических расчётов, таял, как дым над парижскими баррикадами. Нас оставили в покое. Хотя бы временно…
— Ну что, Зубов? — я отложил газету, глядя на напряжённое лицо контрразведчика. — Видел?
— Так точно, ваше сиятельство. Читал первым же. Теперь европейцам не до наших дел.
— Не до наших, — подтвердил я, чувствуя, как усталость внезапно навалилась с новой силой, но уже без прежней гнетущей тяжести внешней угрозы. — Но эта новость… она обоюдоостра. Европа горит. И пламя это может перекинуться. Эти «красные» из Южной Америки… они не успокоятся на Европе. Их взоры рано или поздно обратятся сюда. К нам. К России.
Зубов помрачнел:
— Думаете, что попытаются?
— Не попытаются, а обязательно попробуют, — ответил я твердо. — Мы для них — лакомый кусок. Раздробленная, ослабленная, охваченная междоусобицей страна. Идеальная мишень для их прокламаций и агентов. Они уже здесь, Зубов. Не сомневаюсь. Шепчутся в казармах, на заводах, в деревнях. Ждут своего часа. Пока князья режут друг друга в Москве, они точат ножи в тени. Стоит бы послать людей в Калифорнию — подозреваю, что там есть агенты южан.
Я подошёл к окну. Ситуация в Европе была не больше, чем передышкой. Может быть, на месяц или два, но не уверен, что продлится сильно дольше. Время, которое нужно было использовать с максимальной жестокостью и эффективностью. Не для отдыха. Для консолидации. Для укрепления тыла. Для наращивания сил здесь.
— Двойная задача теперь, Зубов, — сказал я, не отворачиваясь от окна. — Первая — Тюмень, потом Екатеринбург. Отрезать Урал от московской свары. Заводы, рудники — это кровь войны. Без них ни Долгорукие, ни Волконские долго не продержатся. Вторая задача — внутренняя. Глубокая. Наши тылы должны быть чище, чем операционный стол у коммерческого хирурга. Агентов этих… южноамериканских и местных мечтателей о мировой революции… выжигать без жалости и колебаний. Любая ячейка, любое собрание, любой шепот о «советах» или «диктатуре пролетариата» — уничтожать в зародыше. Жестко. Публично. Чтобы запомнили. Мы боремся не только за престол Петра. Мы боремся за то, чтобы Россия не стала еще одним полем боя для этих новых крестоносцев хаоса под красным знаменем. Они принесут не порядок, Зубов. Они принесут только новую, тотальную резню и разрушение. Потом будем идти на уступки населению. Мечты — потом, реальность — сейчас.
Когда Зубов вышел, я остался один с гудящей тишиной кабинета и зловещими газетными листами на столе. Чувство облегчения от исчезновения угрозы интервенции постепенно растворялось в холодной тревоге. Европа, охваченная пламенем революций, инспирированных из далекой, но агрессивной Южной Америки… Это был не конец угроз, а лишь их трансформация. Мы получили передышку, короткую и хрупкую. Нужно ускоряться. Да, будут большие жертвы, но есть серьёзные сомнения, что если мы будем двигаться медленно, то потери будут меньшими.
Придётся ускориться. Собрать силу и не просто отряды, а армию. Не банальное простое ополчение, а настоящий костяк. Сибирь не так богата людьми, а потому придётся выигрывать качеством, а не количеством.
Мысли работали лихорадочно, вытесняя усталость. Силы у нас были жалкими — неполные восемь полков, которые можно было использовать
