Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
Щукин хотел было предложить своих казаков, но я остановил его жестом.
— Конь в лесу — обуза. Шумный. Ваши казаки будут ждать здесь, — я показал на развилку дорог у выхода из леса. — Если кто вырвется из сетей — рубите. Никого не отпускать.
Операция началась с наступлением сумерек. Мороз крепчал, снег хрустел под лыжами, как битое стекло. Мы шли цепочкой, растянувшись на сотню саженей, белые маскхалаты сливались с заснеженным лесом. Гусев вёл нас безошибочно, как гончая по следу — он вырос в сибирской тайге и читал лес, как открытую книгу. Ветер дул нам в спину, унося звуки и запахи вперёд, что было плюсом. Но и от логова бандитов он тоже мог донести до нас шум или запах гари.
Следы нашли быстро. Сначала — глубокие борозды от саней, гружённых тюками. Потом — конский навоз, ещё свежий. Затем — обрывок красного платка, зацепившийся за колючую ветку ёли. И, наконец, едва уловимый запах дыма. Гусев поднял руку, и группа замерла. Он припал к снегу, прислушался, потом жестом позвал меня.
— Там, — прошептал он, указывая в сторону черневшей впереди старицы реки. — За излучиной. Слышите?
Я прислушался. Сквозь завывание ветра донёсся приглушённый смех, пьяный окрик, лай собак и… плач женщины. Словно подтверждая это, ветер донёс отвратительный запах жареного мяса, дешёвого самогона и человеческой немытой плоти.
Мы поползли вперёд, используя каждый бугорок, каждое дерево, каждую занесённую снегом промоину как укрытие. Выглянув из-за толстого ствола вековой сосны, я увидел картину, от которой кровь ударила в голову. На небольшой поляне у самой кромки льда старицы раскинулось временное становище. Несколько повозок, сбитых в кольцо. Посередине — большой костёр, над которым жарилась туша лошади или коровы. Вокруг костра — человек тридцать бандитов. Они сидели на брёвнах, на тюках, пили прямо из горлышка, громко орали похабные песни, играли в карты. Некоторые уже спали, раскинувшись прямо на снегу. На окраине поляны, под присмотром двух пьяных часовых, сидели связанные женщины — человек пять. Их платья были изорваны, лица заплаканы. Одна, совсем юная, судорожно рыдала, прижимая к груди что-то тёмное — тряпичную куклу или свёрток. Рядом валялись пустые бутылки, кости, какая-то тряпка.
И в центре этого пьяного ада восседал он — Кудеяр. Огромный, как медведь, в меховой безрукавке поверх грязной тельняшки. Рыжая борода лопатой. На поясе — пара наганов, за спиной — та самая кривая турецкая сабля. Он сидел на брошенном седле, как на троне, и одной рукой держал за волосы девушку лет шестнадцати, сидевшую у его ног. Девушка была мертвенно-бледна, глаза огромные, полные ужаса. Кудеяр что-то хрипло говорил ей, тыча пальцем в костёр, и громко смеялся над её страхом. Потом взял со снега бутылку самогона, отпил и плеснул остатки девушке в лицо. Она вскрикнула, а бандиты загоготали.
Я почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. Не от страха. От ненависти. Такую сволочь нужно было уничтожать, как бешеную собаку. Жалко тратить пулю. Жалко даже нож. Но приказы есть приказы. Я кивнул Гусеву.
Тот жестом раздал задания. Четверо лучших стрелков, включая его самого, поползли в обход, к костру. Их задача — убрать часовых у женщин и обеспечить им прикрытие. Остальные шестеро, включая меня, — сосредоточиться на бандитах вокруг костра. Особый приказ: Кудеяра брать живым, если возможно. Его публичная казнь в Омске могла стать отличным уроком для других желающих поживиться на хаосе.
Мы залегли в снег, в пятидесяти шагах от костра. Бандиты ничего не замечали. Они были слишком пьяны, слишком уверены в своей безопасности. Часовые у женщин переминались с ноги на ногу, курили, поглядывая на пленниц с тупым вожделением. Один даже подошёл к рыдающей девчонке и пнул её ногой, требуя замолчать. Это была их последняя ошибка.
Гусев свистнул, как снегирь. Это был сигнал. Всё произошло мгновенно. Четыре почти бесшумных выстрела из обрезов — и оба часовых, а также двое бандитов, сидевших ближе всего к женщинам, рухнули на снег. Одновременно наши шесть винтовок выплюнули огонь в кучку пьяных у костра. Я целился в крупного бандита с пулемётной лентой через плечо — он упал, даже не вскрикнув, сражённый в висок. Ещё трое свалились сразу, сражённые меткими выстрелами моих ветеранов. На поляне воцарилась доля секунды мёртвой тишины, нарушаемой только треском костра. Затем всё взорвалось.
— Тревога! Штурмовики! — заорал кто-то, хватаясь за винтовку.
— Окружили! Бей их!
— Мать вашу!
Бандиты, кто трезвее, бросились к повозкам, к сложенному оружию. Кто-то побежал к лошадям. Поднялась неразбериха, паника. Пьяные орали, мешаясь под ногами. В этот момент мы бросили гранаты. Не обычные, а дымовые — трофейные немецкие. Они грохнули почти одновременно, окутав костёр и ближайшие повозки густым, едким белым дымом, смешанным с искрами и пламенем. Бандиты закашлялись, ослепли, начали метаться, стреляя куда попало, попадая больше по своим.
— Вперёд! — скомандовал я, вскидывая карабин. — Без пощады!
Мы рванули к костру, стреляя на ходу. Мои штурмовики, прошедшие ад городских боёв в Европе, работали чётко, хладнокровно. Они не бежали в лоб, а двигались короткими перебежками, используя повозки, деревья, кучи снега как укрытие. Каждый выстрел — почти наверняка в цель. Бандиты, не привыкшие к такой дисциплине и скорости, гибли, как мухи. Кто-то пытался сопротивляться, отстреливаясь из-за повозок, но их тут же подавляли метким огнём или забрасывали гранатами. Кто-то бросал оружие и бежал в лес, но там их настигали пули. Скоро поляна превратилась в ад. Дым, пламя, крики раненых, рёв гибнущих лошадей, запах крови и пороха.
Я искал Кудеяра. Он исчез в первые секунды боя. Потом заметил его — здоровенная фигура метнулась к краю поляны, к привязанным лошадям. Он отчаянно рубил саблей поводья, пытаясь вскочить в седло. Рядом с ним вертелся парнишка-бандит, что-то крича.
— Гусев! Рыжий! — крикнул я, целясь.
Но Гусев был уже ближе. Он выскочил из-за горящей повозки, как призрак в белом халате, и бросился наперерез. Кудеяр, увидев его, дико заорал и взмахнул саблей. Удар был страшный, с размаху. Но Гусев, опытный рубака, не стал принимать его. Он резко прыгнул в сторону, сабля просвистела в воздухе, и в тот же миг приклад карабина Гусева со всей силы обрушился Кудеяру на запястье. Раздался хруст кости. Сабля с выбитой рукоятью упала в снег. Кудеяр взревел от
