Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
— Спокойно, — сказал я максимально твёрдо, глядя прямо в глаза унтеру. — Мы не ваши враги. Лейтенант Хабаров. Ищу генерала Зарубина. Срочно. На площади у Думы сейчас льётся кровь. Его людей там могут растерзать.
Унтер нахмурился, его взгляд скользнул по моему лицу, по колодке с наградами, едва видневшейся из-под расстёгнутого ворота шинели. Узнал ли он меня? Вряд ли.
— Лейтенант? — переспросил унтер с явным недоверием. — Какой Хабаров? Сдать винтовки!
Сердце схватил страх, но тут со стороны площади раздался хлопок, затем ещё один и ещё. Солдаты Зарубина переглянулись между собой, и это был наш момент. Я выхватил револьвер из кобуры и несколько раз нажал на спуск. Трое бойцов здешнего полковника упали на землю, и это был сигнал. Штурмовики в мгновение схватили винтовки, патроны уже были в патронниках, и серия выстрелов полностью похоронила группу солдат Зарубина. Они лежали ватными куклами, и кровь распространилась по холодному снегу. В городе начинался бой, и наши выстрелы не стали новизной.
Я быстро стянул с унтера шинель и натянул на себя. Размерчик был маловат, но это было лучше, чем ничего. Документов у него не было ни в одном кармане, а значит, придётся полагаться на свои небольшие актёрские способности.
— Не стреляйте!
Из-за угла вышел молодой солдат с поднятыми руками. Его винтовка была над головой с оттянутым назад затвором. Он боялся, едва ли не трясся от страха, смотря на десяток винтовок, которые смотрели на него. Стоит ему проявить хоть взглядом агрессию, и несколько пуль окажется в его теле.
— Подойди! Винтовку не опускать!
Парнишка подошёл. Молодой, лет этак шестнадцать. Светловолосый и голубоглазый. Чем-то напоминал меня.
— Кто такой?
— Рядовой Прохоров. Вы с востока? Люди Щербатова? — парнишка похлопал глазами, а затем быстро заговорил. — Я помогу вам. Я проведу вас. У меня брат среди ваших служит.
— Двигай, — я хлопнул парня по плечу. — Дёрнешься — пристрелю.
Казармы Зарубина были не просто зданиями. Это была крепость. Высокие кирпичные стены, увенчанные колючей проволокой, массивные ворота с пулемётными гнёздами по бокам. У ворот — усиленный караул. Солдаты в касках, с винтовками наперевес, смотрели на подходящих с немым вызовом. Над главным зданием — бывшим кадетским корпусом — развевался не имперский стяг, не флаг какого-либо из князей, а простой красный флаг. Символ военного положения? Или личный штандарт генерала-узурпатора? Проводник что-то сказал часовым, показав на меня. Те переглянулись, один скрылся в караулке. Минута тянулась вечно. Я смотрел на красное полотнище, хлеставшееся на ледяном ветру, и думал о Петре Щербатове, о Томске, о всей этой авантюре. Что я делал здесь? Ввязывался в чужую кровавую свару, пытаясь играть миротворца, когда мои собственные силы были каплей в море хаоса? Но отступать было поздно. Мы вошли в эту игру. И цена проигрыша была слишком высока — для всех.
Часовой вернулся и кивнул. Ворота со скрежетом приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить нашу группу внутрь. Двор казарм встретил нас атмосферой напряжённого лагеря. Солдаты маршировали строем, грузили ящики с патронами на телеги, чистили орудия — пушки, выставленные на позиции, направленные не только наружу, но и, что было тревожнее, в сторону города. Здесь царил порядок, железный, бездушный, готовый к обороне или к удару. Запах машинного масла, пота и холодного металла витал в воздухе. Никакой паники, только сосредоточенная готовность к худшему. Зарубин явно держал свою вотчину в ежовых рукавицах и готовился к осаде или к подавлению. Войска точно готовились подавлять разбушевавшихся гражданских.
Нас провели в главное здание, в просторный, почти пустой кабинет с огромным дубовым столом и картой России на стене. За столом сидел человек. Невысокий, плотный, с коротко стриженной седой щетиной и тяжёлым, как чугунная болванка, взглядом маленьких, глубоко посаженных глаз. На нём был поношенный китель с генеральскими погонами, но властность, исходившая от него, была осязаемой. Генерал Зарубин. Он не встал при нашем входе. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне, по моим наградам, по лицам моих ветеранов, остановился на моей трости и слегка прихрамывающей походке. В кабинете, кроме него, были ещё двое: адъютант с блокнотом у стены и пожилой полковник с бегающими глазами, стоявший навытяжку.
— Князь Ермаков, — произнёс Зарубин. Его голос был низким, хрипловатым, лишённым всяких интонаций. — Слыхал. Штурмовик. Берлин брал. А теперь, слышу, в Томске своего царька завёл. Щербатовых мальца. Зачем пожаловал? Сибирь делить? Или Москву вспомнить?
Он говорил прямо, грубо, без церемоний. Солдат с солдатом. Это, по крайней мере, избавляло от лицемерия. Я шагнул к столу, опираясь на трость, глядя ему в глаза. Времени на дипломатию не было.
— Узнали, значит?
— Сложно не узнать. Слишком много о вас говорили на фронте, чтобы ни разу о вас не услышать.
— Зарубин, ваши люди воюют с населением. Толпа взбешена. Не знаю, что ты наделал за это время, но твои методы довели город до точки кипения. Они обвиняют тебя во всех грехах. Твои двадцать штыков там — горошина против тарана. Если не выведешь их сейчас, через полчаса от них мокрого места не останется. А дальше — бунт по всему городу. Твои казармы выдержат штурм? Надолго ли хватит твоей дисциплины, когда по ту сторону стен будут их родные, их соседи?
Зарубин не дрогнул. Только его челюсти сжались чуть сильнее. Полковник за его спиной побледнел. Адъютант замер с карандашом над блокнотом.
— Мятежники, — глухо прорычал генерал. — Бунтовщики. Порядок нужно наводить железом. Совет — сборище болтунов и предателей. Они саботируют оборону, распускают слухи. Мои солдаты знают свой долг. Умрут, но не отступят.
— Умрут зря! — в голосе моём прозвучала ярость, которую я уже не сдерживал. — Умрут за твою гордыню и глупость! Ты думаешь, ты здесь царь и бог? Ты всего лишь генерал в городе, который тонет в дерьме гражданской войны. Твои солдаты — последнее, что у тебя есть. И ты готов бросить их на растерзание толпе? Чтобы доказать что? Что ты смелый? После этого тебе никто служить не будет. Никто! Ты сам подпишешь себе приговор. Выведи их. Немедленно. Отдай приказ отступить в казармы. Дай толпе остыть. Покажи хоть тень разума, а не тупого упрямства!
В
