Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2003
Кроме того, дом-город на замоскворецкой набережной должен бы представлять народное, а не правительственное начало. Многонародье — и в смысле населенности, и в смысле языковой пестроты от прирастания Поволжьем и Сибирью, и в смысле пестроты сословных состояний. Густое множество замоскворецкого домовья, прореженное купами садов и собранное вертикалями церквей, куда точнее воплощало эту тему.
И куда привычней взгляду с высоты Кремля, всегда имевшему перед и под собой именно эту городскую сторону. Впрочем, дом-город на заречной стороне был нужен не такому взгляду с холма, но взгляду от подножия холмов, от средокрестия, когда вся глубина Замоскворечья прячется за внешний фронт домов. Дом-город, становясь один за всех во фронт, представил бы, означил, заместил всю эту глубину.
Притом начальственность Дома на набережной родней Арбату, чем Замоскворечью. Как и спор этого дома с Кремлем. Недаром дети его сосланных или расстрелянных жильцов причислены к «детям Арбата». И театр в ансамбле дома — почти единственный прижившийся в Замоскворечье, тогда как театральная Москва синонимична Занеглименью: видимо, лицедейство держится опричной, а не земской почвы.
Палаты Аверкия Кириллова. Что вся Берсеневка — замоскворецкое урочище напротив занеглименского берега — является экстерриторией Арбата, доказывается преданием о принадлежности древнейшего из здешних зданий Малюте Скуратову. Это знаменитые палаты думного дьяка Аверкия Кириллова, причастность которых боровицкому средокрестию была очевидна, пока их не загородил Дом на набережной. Пресловутый подземный ход из этих палат на другой берег в новейших редакциях предания раздвоился выходами между Кремлем и Ваганьковом, поскольку во дворе Пашкова дома раскопан вертикальный каменный колодец.
Разумеется, Малюта жил в опричнине. Его могила отыскалась при сносе церкви Похвалы Богородицы, стоявшей на арбатском берегу Москвы-реки. Стоявшей, кстати, ровно против палат Аверкия Кириллова. И в этом визави, и в представлении о ходе под рекой прочнеет интуиция, что берега здесь в самом деле связаны, и в самом деле тайной связью. Что Арбат перетекает, перехлестывает через реку.
Остров и Болото. Может быть, Арбат дотягивается до старицы — первобытного ложа Москвы-реки, ставшего при Екатерине ложем Водоотводного канала.
И до канала в старице стояла малая или шла полая вода, обособляя передний край Замоскворечья в остров. Фасад домовья вдоль канала стал поэтому вторым лицом Замоскворечья. По времени же — первым, ибо в Средние века между рекой и старицей против Кремля существовал лишь сад. Устроенный Иваном III как своеобразный плац Кремля, сад был и назывался Государевым. Можно сказать, сам Кремль продлился с ним до старицы. Во всяком случае, сад позволял Кремлю царить над ней. Даже Суконный двор Петра — двор, первым заступивший заповедную границу сада, — смотрел парадной стороной на старицу, а не на Кремль. Кремль словно продолжался зданием Суконного двора, как прежде продолжался садом.
Все говорит нам, что на старице, в месте ее сечения ордынско-новгородской трассой, там, где Большому Каменному отвечает Малый Каменный мост, дублировано боровицкое начало города и иносказана его структура.
Киевская дорога дана здесь новым стартом — Якиманкой, ответвляющейся от Полянки. Полянка неизменно держала на Орду. Каменный мост выстилал путь к Знаменке, и значит, в Новгород. А на Ростов и на Владимир можно было ехать набережной улицей вдоль старицы и далее по Москворецкому мосту.
Кремль, сам присутствуя над старицей, был опосредован, приближен не только Шестивратной башней, но и парадной стороной Суконного двора. Площадь между которым и каналом — Болотная, Болото, — пожалуй, стала образом координатного ноля, торга и форума, пока не превратилась в сквер. Она действительно служила XVIII веку форумом, площадкой фейерверков и парадов, будучи аванзалом, предварением Кремля.
А на древнейших, XVII века, планах города Болотной площади предшествует выгородка угла Государева сада, обращенная своими сторонами к трем мирам — Кремлю, материковому Замоскворечью и Берсеневке.
Материковое Замоскворечье обставило свой выход к переезду через старицу в конце XVII века: Кадашевский Хамовный (ткацкий) двор — огромное каре с надвратной башней в центре главного фасада — тянул к мосту из глубины ближайшего квартала. Двор простоял сто лет; в его отсутствие вне конкуренции осталась церковь Воскресения Христова в Кадашах, из глубины второго плана господствующая над Болотной площадью и старицей, как некогда господствовал Хамовный двор. Недавно первый план по набережной, перед этой церковью, застроен с превышением этажности, и новым знаком Замоскворечья против Болота имеет стать запроектированный корпус Третьяковки, доселе потаенной в глубине прибрежного квартала.
К Болотной площади был обращен главным фасадом и Винно-Соляной двор на месте Дома правительства. Переведенный в камень при Анне Иоанновне, этот двор закончил собой оформление периметра Болотной площади. Фасад двора на площадь был важней фасада на Москву-реку. Преемственно и Дом правительства на стороне Болота выглядит намного интересней, чем на стороне Москвы-реки, поскольку площадной фасад принадлежит конструктивизму, а речной — сталинскому «ампиру».
С Болота делается видно, что Дом правительства есть продолжение Арбата, способ его присутствия у средокрестия на старице. В отсутствие холма на низменной Берсеневке сам Дом на набережной стал холмом опричь Кремлевского. Отсюда запредельная этажность Дома.
Рисунок князя Гагарина. Сравним с фантазией художника князя Григория Гагарина, сопровождающей «Тарантас» Соллогуба или даже вызвавшей к жизни эту повесть. На романтическом рисунке князя, выполненном в середине XIX века, берега Москвы-реки от Каменного к Крымскому мосту заставлены строениями экзотической архитектуры, среди которых узнается строящийся храм Спасителя. Против него, на стороне Берсеневки, на стрелке, вздымается земля, служа подножием какому-то подобию кремля. Два берега объединяются в особый город, над которым простирает долгие лучи сходящее к закату солнце.
Федор Ртищев и Автоном Иванов. Как Дом правительства развернут фронтом к Болотной площади, так дом Пашкова развернут к Боровицкой, представляя весь полумир Запада, противоположный полумиру Владимирской Руси и разных орд.
Любое разделение западной доли мира на пути и клинья — греков и варяг, греков и римлян, литву и шведов, Амстердам и Венецию — снимает архитектура Пашкова дома. Это образ Европы вообще — палладианская вилла под французской декорацией.
Когда во времена Петра на месте будущего Пашкова дома стоял голландский барочный дом дьяка Иванова, балтийская направленность улицы Знаменки обозначалась в полной мере.
Еще раньше, на заре барокко, стала оформляться греко-римская и киево-литовская направленность Волхонки. В середине XVII века при начале этой улицы (в то время называвшейся иначе), за Стрелецкой церковью, стоял дом Федора Михайловича Ртищева — проводника киево-могилянской учености в Москве. Бдения его кружка — кружка ревнителей древлего благочестия — имели местом этот дом. В нем у хозяина бывали Епифаний Славинецкий, Симеон Полоцкий, Юрий Крижанич, старцы основанного Ртищевым Андреевского училищного монастыря.
Как и палаты Автонома Иванова, палаты Ртищева не сохранились. Вместо тех и других город поставил дом Пашкова, чтобы сыграть тему целого Запада.
Киевец. Отдельно юго-западную тему сыграл другой, позднейший архитектурный образ — ушедший километром выше по берегу реки доходный дом Перцова, тоже дом-город. Сергей Малютин, его автор, нарисовал здесь Киевскую Русь, полную знаков славянского язычества, но помещенных в перспективу греко-христианскую. А именно в иконописную, обратную, по образцу архитектурных композиций («горок») священного письма. Чертеж обратной перспективы линиями кровель и фасадных плоскостей предъявлен всякому смотрящему на дом из-за реки, с реки, с Большого Каменного и с Волхонки. К последней дом повернут острым, но срезанным и выразительно оформленным на срезе углом, когда мы видим словно три фасада одновременно.
На своем месте дом Перцова — кромка, заставка местности Остожья, древнейшим поселением которой было набережное село Киевец, основанное выходцем из Киева боярином Родионом Несторовичем в XIV веке. Основанное при дороге в Киев — на продолжении Волхонки, будущей Остоженке. Перцовский дом-город и есть такой Киевец, маленький Киев (с боярином пришли тысяча семьсот человек). Это верно и на взгляд Кремля, для которого перцовский дом — заставка юго-запада, воспоминание Днепра. Но легко представить этот дом и в юго-западном квартале Боровицкой площади, тоже на берегу реки, так чтобы Киев начинался от ворот Кремля. Притом малютинский модерн приписывают к скандинавской школе, и значит, дом Перцова по-своему, отлично от Пашкова дома, решает занеглименскую тему двуединства греков и варяг. Словом, не относясь до Боровицкой площади, перцовский дом относится до проблематики ее. Он словно не дошел до Боровицкой или же ушел с нее.
