Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Инка вошла и остановилась у порога. Еремин из-под припухлых век всматривался в нее и пытался вспомнить, какой она была, когда впервые переступила порог его кабинета. И не мог вспомнить. Он видел ее ежедневно, и перемены в ней были незаметны для него. Вот у бухгалтера мешки под глазами налились, он с неимоверной быстротой обрастает щетиной. Видны перемены у экспедитора — глаза постоянно слезятся, как у больной собаки. Перестал умываться. А у этой — все прежнее, вся она та же: неприступный заносчивый вид, презрение во взгляде, завидное самообладание…
— Подойдите к столу, Кудрявцева… Распишитесь вот здесь… Нет, тут вот…
— Вы меня освобождаете?
— Да.
— Значит, верите? — Инка расписалась и положила ручку. — И надолго?
— До суда. Суд решит.
— А вы так и не решили?
— Если б не решил, то не отпустил бы. Так нужно было, товарищ Кудрявцева. Но будьте осторожны. Я полагаю, мы не всех взяли. Сомнение вызывает личность, составившая акт. Вы опознаете того человека, если встретите?
— И через сто лет узнаю!
— Ну и отлично. Помогите нам с ним познакомиться… А меня, — Еремин неловко улыбнулся, — извините меня за пристрастность. Такая работа. Лучше перепроверить лишний раз, чем выпустить преступника на волю… Спасибо вам за огромную помощь. Желаю вам всего наилучшего!
Он подал ей руку. Она тоже протянула свою, а сама думала о том, что говорил следователь длинно. Наверное, никогда не бывал в ее положении, иначе в минуту бы окончил все эти формальности, и она давно бы вышла из этой мрачноватой комнаты с зарешеченным окном.
Инка ушла, не выдавая ни волнения, ни радости.
А следователь с высоты второго этажа смотрел на жаркую солнечную улицу. Он видел, как переходила улицу Инка. И теперь вдруг заметил, что продавщица крепко изменилась. Недорогое штапельное платье, сильно помятое пребыванием в КПЗ, свободно болталось на ней, словно купили его на взрослого, а надели на подростка. Под ним шевелились худые лопатки, а в глубоком разрезе ворота, когда оглянулась и поглядела на здание, виднелись выпуклые тонкие ключицы и ложбинка между маленькими грудями. В руке ее покачивалась связка книг. Дежурные говорили, что она все время сидела в углу и читала с темна до темна. Приносил их ленинградец… Немного странный подбор литературы…
Еремин отошел от окна со смешанным чувством досады и неудовлетворения:
— Лучше перепроверить лишний раз, чем лишать человека свободы хотя бы на один час!.. А подбор книг странный… «Манон Леско»… Надо прочитать как-нибудь…
Не знал Еремин, что эта книга о замечательной любви. А ведь Инка была влюблена, впервые по-настоящему. И потому читала сейчас книги о любви. Они ее поддерживали.
ГЛАВА XXII
Инка с отвращением бросила платье в угол. Ей казалось, что оно пахнет дустом и всем тем устойчивым, тяжелым, чем насыщен воздух камеры предварительного заключения. Раздевшись, она ступила босыми ногами в большой эмалированный таз и, черпая из ведра кружкой, начала лить на себя горячую воду.
Бабка сидела возле кухонного стола и сокрушенно покачивала головой:
— Ох и костлявая ж ты стала, чисто кляча заморенная! Ай вас там не кормили?.. Теперь как же? Будешь работать иль вовсе уволят?
— Если не посадят…
— Ай посадить грозятся?!
— Запросто…
— Так уж и запросто! Руки коротки… Коли что — живи и без денег, не обеднею.
— Спасибо. В долгу не останусь…
Инка торопилась. Ей многое предстояло сделать. В первую очередь — к Леночке, к доче милой. Потом в контору магазина. И — к Алексею, к Алеше! Может быть, ему уже сообщили, что она на свободе. А какая свобода? С крючком…
Мимо окон кто-то прошел. Всполошившаяся бабка заторопилась в сенцы:
— А мы и не заперлись! Накинься чем ни то!..
Инка шагнула из таза и, взяв мохнатое полотенце, прошла в горницу. Обтиралась перед старинным, в пятнах трюмо и напрягала слух: кто там? Не милиционер ли опять? А может, Алеша?.. И видела себя в зеркале. Действительно, одни мослы остались! Да глаза. Синие, холодные, как тень на снегу. Точно такие были у Николая, когда она приехала в город, тогда, в марте… А сердце, сердце! Неужели из милиции пришли?! Почему никто не входит? Ненормальной можно стать!..
И услышала топоток детских ножек.
— Мама! Мамочка!..
Метнулась навстречу, подхватила свою дочу, прижала к себе. Леночка обвила ее шею и целовала, целовала, повторяя одно и то же:
— Мама, мамочка… Миленькая мамочка… Я не отдам тебя, мамочка… Ты самая хорошая, и ты не воровка, мамуленька миленькая… Я никому-никому не отдам тебя… Он про тебя обманывал, мамочка. Он хотел увезти меня, он сказал, ты воровка и тебя в тюрьму посадят…
— Я не оставлю тебя, доча, не оставлю, успокойся… Мы всегда-всегда будем вместе…
Инка подняла глаза и увидела на пороге горницы Григория. Лицо мужа выражало самые разнородные чувства: смятение, досаду, восхищение… Рядом были его жена и дочь, а он не мог сделать ни шагу. Наверное, его плохо держали ноги, он прислонился к дверному крашеному косяку. Из-за его плеча выглядывала сгорающая от любопытства бабка.
— Выйди! — резко сказала Инка. — А то растаешь…
Григорий послушно повернулся и вышел во двор.
Инка кое-как уговорила Леночку сойти с маминых ручек. Набросила на себя ситцевый халат и быстро вытерла полы в задней комнате. Понесла выплескивать воду из таза. Леночка не отставала, держась за ее халат и семеня рядом полными ножками.
— Может, подвинешься?..
Сидевший на пороге сенцев Григорий поспешно отодвинулся, пропуская их во двор. Где-то за домом Инка выплеснула, поставила таз к стенке и, сняв с плеча влажное полотенце, бросила его на бельевую веревку, натянутую между двумя молодыми кленами.
— Значит, за старое?
— Я ж не думал, что тебя отпустят… На работе сказали… Что ж, в чужие руки ребенка, по-твоему?
Инка опять прошла мимо него, держа Лену за ручку. Минут через пять она появилась уже в том, еще девичьем, из черного бархата платье с открытым воротом. На улице было жарко, и Григория удивило, что Инка надела именно это платье. Но тут же вспомнилось: насчет одежды у жены всегда было негусто, мать всегда поднимала бучу, если Инка покупала что-нибудь для себя. Только что он намеревался снова просить ее вернуться домой, но вспомнил вот это и понял: говорить о возвращении нет смысла… А ее, выходит, выпустили? Выходит, она не виновата? Или глазки следователю построила? Она ведь все может!..
Скрипнула высокая, в полтора человеческих роста калитка из прозеленевшего теса, отвела свою короткую тень к стене.
— Иннушка!
— Алеша…
Она застыла, сжав руку дочки, а он
