Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Узнав у лечащего врача о состоянии Эдика, Еремин сходил к нему в больницу. Эдик лежал белый и холодный, как снег. «Вы слишком плохого обо мне мнения, товарищ следователь! — вполголоса цедил он в ответ на вопросы Еремина. — Может быть, вы что-то с папой не поделили?.. Да, я написал на скрипача, написал на бланке, забытом папой. Написал, ибо люблю эту женщину. Но насчет того — нет, к жуликам вы меня не шейте! Не надо, товарищ следователь, вы же коммунист!..»
Да, против Эдика действительно не было веских улик. Но Еремину не верилось, чтобы мешковатый, опустившийся Силаев так искусно оговаривал прежнего дружка. Еще большее сомнение в чистоте Окаева-младшего вызывала клевета на скрипача. К сожалению, ответа на запрос в Алма-Ату еще не было. Впрочем, Эдик ведь и не отвергал собственного авторства, совершенно справедливо полагая, что это не приобщишь к хищениям винно-водочных изделий.
Разоблачение Эдика мало что добавило бы к делу, которое вел Еремин, и можно бы, отмахнувшись от Окаева-младшего, поставить точку. Однако Еремин не торопился ее ставить. В своей работе он больше всего любил эту маленькую точку, после которой на душе было ясно и покойно. Лишь после такой точки он был уверен, что дело не возвратят на доследование. В данном случае точкой должны были стать Эдик и Кудрявцева. Еремин, поразмыслив, понял, что, хотя ее и оговаривают все, кроме Силаева, она не виновна в преступлениях. Но его смущал акт, составленный на Кудрявцеву. Интуиция следователя подсказывала: здесь что-то не так! До сих пор не установлено, кто составил этот акт. Похоже, актом хотели сначала припугнуть Кудрявцеву, а уж затем приручить, вовлечь в компанию. Но кто писал его? Значит, не все преступники взяты…
С другой стороны, вполне возможно, что акт составлен порядочным, честным человеком. Тогда не так чиста и невинна Кудрявцева? Возможно, она поторопилась за-явить в органы, чтобы уйти сухой из воды? Нет-нет, он не мог ошибиться! Да и свидетели за нее. Заступников у нее оказалось вдруг много, хотя и работает лишь полгода…
Пришел работник противочумной станции и положил перед ним письменное заявление, в котором рассказывал, как он вместе с Кудрявцевой разыскивал экспедитора, похитившего ящик водки. Он полагал, что Кудрявцеву опутали ловкие мошенники. Еремин спросил, откуда тому известно о деле мошенников и Кудрявцевой, тот с готовностью пояснил, что тогда же обещал заехать к ней за коньяком и хорошими папиросами. Заехал, а Кудрявцевой нет. Сменщица и рассказала все подробно.
И здесь эта напарница, эта тихоня! Ее он тоже приглашал. Не вошла, а робко протиснулась в щель между косяком и дверью. Так же робко и тихо опустилась на предложенный стул, ладошки положила на плотно сдвинутые, прямо поставленные коленки. Суровее, чем, может быть, следовало бы, повторил привычное: о правдивости свидетеля, о судебной ответственности за ложные показания, о том, что следствие опирается на силу и помощь общественности. Клава кивала, напуганно кивала. Так, по крайней мере, казалось Еремину. Часто шмыгала носом. У нее на кончиках ресниц, думалось, всегда дрожали слезы… Спрашивать стал более мягко. Она не отводила глаз от его лица, хотя, наверное, видела его сквозь поволоку.
— Что вам объяснять… Вы и сами знаете, что напрасно… Инна — правильный человек, а вы ее… Вы, — Клава взглянула на его голое темя, — вы пожилой человек, а разбираться в народе ни капли не умеете.
Еремин вдруг рассмеялся и отошел к окну. Его рассмешило то, что назван был пожилым человеком. Ох уж эта лысина! В сорок лет старцем сделала.
Перестав смеяться, повернулся к неподвижной Клаве. Глаза у нее были совершенно сухи, а щеки горели от малиновых пятен. Еремин пожалел, что так некстати засмеялся.
— Очень защищаете… Подозрительно защищаете, словно пополам делили выручку.
— Вы бы делили, да? Нет, товарищ следователь, не делили, нам нечего было делить. Этот преподобный экспедитор и мне предлагал, да я отказалась… Только жаль, струсила вам заявить, а Инка не струсила, вот вы ее и взяли… Ох и шустрые, прямо не знаю, как сказать вам еще!..
Вспоминая, Еремин улыбнулся: вот тебе и тихоня!
Но не одна такая ярая защитница нашлась. Вчера явилась к Еремину бабка, у которой жила Кудрявцева. И такой тарарам учинила! Какая-то полусумасшедшая старуха, ей-ей. По ее уверениям, Кудрявцева — самый святой человек на земле. Дескать, не там воров, ищете, добры молодцы, не тех ловите, у девчонки всего-то богатства — дитё, а вы ее в каталажку… Еще вы, мол, тут ей сто двадцать рублей приписываете, так это она, хозяйка квартиры, одолжила на время, чтобы та рассчиталась. Еремин только головой покачал: до чего можно дойти, бабуля! Ведь те деньги из других рук получены, от другого человека… Врала бабка, выгораживала с чистехоньким сердцем.
Неожиданной стороной поворачивались перед Ереминым люди. Они и радовали его, и удивляли, и нередко злили. Ну вот эта старуха. Зачем она говорила то, чего не было?! А если б Кудрявцева в самом деле была крупно замешана? Тогда как? Ведь многие факты против нее! Показания соучастников. Обвешивание. Халатность. Грубость. Но в то же время — лично заявила о жуликах. Полученные от экспедитора деньги принесла…
Прокурор звонил: не перегните! Иванов из областного отдела тоже: не перегните! Все это — работа ленинградца. Никому покоя не дает. Ну молодец! Не тряпка какая-нибудь. Раз пять приходил. Злой. Перекаленный. И только однажды разошлись черные, будто сажей намазанные брови, даже улыбнулся. Это когда узнал, что Инке в вину ставятся сто двадцать рублей, внесенные в кассу за испорченные конфеты. «Разве она не сказала, что я дал? Ну и чудная же… Узнаю Инку!..»
Еремин решительно захлопнул «дело», которое листал, и позвонил дежурному:
— Приведите, пожалуйста,
