Николай Борискин - Туркестанские повести
Я шагнул вперед и увидел за акацией Николая Акимушкина. В руках у него был букет тюльпанов.
— Ты что, Коля?
— Да так, — замялся он, — шел домой, услыхал ваши голоса и остановился…
— Кто там? — спросила Валя.
Акимушкин отпрянул, но я удержал его:
— Пошли с нами.
— Очень кстати. — Виктор взял у Коли цветы и передал Лесновой.
— О, целый букет! Коля, можно я поделюсь с Дорочкой?
— Щедрые люди — самые богатые, — ответил Акимушкин и почему-то застеснялся.
Девчата окунулись в свежесть тюльпанов.
— Я сегодня слышал лирическую песню о ракетчиках. Хорошая мелодия, — сказал Григорий.
— Как называется? — спросил Виктор.
— «Тайна». Напеть?
— Давай! — хором попросили мы.
Песня и в самом деле звучала неплохо.
— Кто исполнял? — заинтересовалась Валя.
— Ансамбль Московского округа ПВО. По радио передавали.
— Давайте споем, — предложила Нечаева и шутливо оттолкнула Горина от Вали; теперь рядом с ней шел Акимушкин.
— Виктор, дай-ка прикурить, — придержал я Другаренко, хотя спички у меня побрякивали в кармане.
Валя и Акимушкин, увлеченные беседой, не заметили отставших.
— Ну и фокусник ты, — прошептал Виктор. — Айда назад, пусть одни побудут.
Мы пошли вместе с Дорой и Гришей и снова запели, но теперь уже другую песню:
Много девушек на свете…Пой, гитара, пой!Только я одну приметил…
— Ну, как? — Другаренко остановил Дору, направляющуюся на дежурство.
Нечаева поняла, о ком опрашивает Виктор.
— Вроде оттаивает. Коля, оказывается, мировой парень. Он еще до армии закончил техникум связи и теперь все свои конспекты отдал Вале. Чертежи, схемы делает вместе с Родионовым, а Кузьма их приносит. Сам Акимушкин не ходит к нам, стесняется. Понимает, нельзя вот так сразу после всего… Мы с Ирой так рады, так рады за Валю: успокаивается помаленьку, даже улыбается иногда.
— Ладно, вы с Ирой делайте свое дело, а мы с Кузнецовым будем вдохновлять Акимушкина. А, Володя?
— Закон! — подмигнул я Доре. — Сам погибай, а товарища выручай.
Нечаева сверкнула веселыми серенькими глазками и засмеялась:
— Наша Хасаночка тоже иногда хандрит…
— Что так? — спросил Виктор.
— Помнишь, вы приносили Валин портрет?
— Ну?
— Что «ну»? Кузнецов тогда, что ли, с Ирки глаз не опускал?..
— Так это я с эстетических позиций, — промямлил Другаренко.
— Ну да, рассказывай кому-нибудь. — Шустрая белянка захохотала и унеслась прочь. Уже издали крикнула: — Не перестарайтесь, мальчики!
— Кто-то ей приглянулся, — заметил Другаренко.
— Да ты же! Неужели не замечаешь? Про Хасанову она для отвода глаз.
— Вот уж не думал, — растерялся Виктор.
— Время есть, подумай. Тебе еще служить полгода.
— Нет, блондинки не в моем вкусе, так что ты не сватай мне Нечаеву.
— Кого же тебе сосватать?
— Сам разберусь. Третий тут, как говорится, лишний. А если хочешь правду знать, то мне нравится Аннушка…
— Дочка Дулина? — удивился я. — Так она еще в школу бегает.
— Заканчивает в этом году…
— А Риточка Тарусова? Ей как раз сейчас шесть. Лет четырнадцать подождешь…
— Болтун, — рассердился Другаренко. — Весна, что ли, на тебя действует? Осенью ходил как замороженный, а теперь начал взбрыкивать.
— Письмо, брат, получил из Подмосковья. Такое письмо!
— От всего Подмосковья?
— Зачем же? От одной студентки. Не крути носом, все равно не покажу.
Собственно, письма от Люды приходили раз в месяц, и, если уж по совести говорить, я опасался за свою привязанность: будет ли она ждать солдата два года? За это время она окончит институт, а я только пройду курс ратной науки. Да и мало ли ребят встретится на ее пути. Выдержит ли испытание наша любовь?
Письма ее были короткими, раза в четыре меньше моих. Вот последнее:
«Володя!
Зимнюю сессию сдала, так что ты не особенно кичись своим повышением — это она о переходе с водовозки на транспортно-заряжающую машину. Кое-как догадалась по моим намекам. О шоферском третьем классе написал ей совсем недавно и получил от нее еще одно письмо со сдержанной похвалой. — У нас еще снега, и я завидую тебе: солнце, цветы — прелесть! Пришли мне засушенный тюльпан. Вот девчонки будут прыгать от зависти! Газеты, где напечатаны твои заметки и Гришины стихи, получила. Молодец, Володя. Но ты, кажется, собирался писать очерки. Получается что-нибудь? Особенно не спеши, времени у тебя для этого много. А мне мог бы писать поподробнее.
Желаю тебе всего доброго!»
Всего доброго, Люда! Ты слышишь песню? Это к тебе с моим приветом на милый север тянут журавли…
Глава двадцать вторая
Сначала мы ехали своим ходом, а в Кизылшахаре погрузили автопоезда с ракетными установками и машины с радио- и радиолокационным оборудованием в железнодорожный эшелон и тронулись в путь.
Бежит, бежит поезд по стальной колее, заливисто окликает обочинные кишлаки. Здоровается с разъездами и полустанками. Везде нашему эшелону дают «зеленую улицу».
К стрельбам готовились долго. Каких только занятий и проверок не было! А перед самым отъездом пошли беседы, собрания: полигон — испытание на зрелость, стрельбы — боевой экзамен для всего дивизиона, а для молодежи — посвящение в ракетчики.
И вот мы едем. Стучат колеса: «Стре-лять, стрелять на по-ли-гон, стре-лять, стре-лять на по-ли-гон». Подсвистывает паровоз: «Бо-е-вы-ми-и!» Но все это еще впереди, в неизвестности, а память день за днем разматывает минувшее, пережитое.
Солдат… Что я знал о нем? «Так точно», «Никак нет», «Есть!». Живой робот, отгороженный от мира казарменными стенами… Какая чепуха! Вот рядом со мной ефрейтор Новиков. Яркий парень, заметный. За несколько месяцев перепрыгнул три служебные ступеньки: был шофером, потом третьим номером расчета, а на полигон едет вторым!
Учатся люди. Леснова техникум заканчивает, Назаров — институт, кое-кто из офицеров — заочники академии. И поэзию любят, и в живописи разбираются. А музыку как слушают! А любят как…
Коля Акимушкин теперь вхож в девичью светелку. Оттаивает ледок на Валином сердце, чаще стала улыбаться девушка, снова здоровым румянцем наливаются щеки ее, веселее синь в глазах. А Виктор Другаренко нарисовал портрет старшинской дочки. Раздобыл ее адрес и отослал нежданный подарок Аннушке. Теперь ног под собой не чует от восторженного письма девчонки. Я думал, он пошутил, когда сказал, что ему нравится Аннушка, а шутка-то обернулась вон какой историей…
На соседней платформе кто-то затянул старую песню: «Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону…» Нет, раньше не так уходили на войну. Далеко шагнули: от винтовки и тачанки до сверхзвуковых ракетоносцев, атомных подводных лодок и стратегических ракет. Такое бы оружие в Отечественную войну!
Отечественная… Что ж, то время кажется нам, теперешним солдатам, легендарным, былинным. Перед самым отъездом старшина Дулин рассказал один фронтовой эпизод. Слушали об артиллеристах — прародителях ракетчиков и поражались их великой самоотверженности.
— Бои шли на Орловщине, — вспоминал Дулин. — Нашей зенитной батарее приказали форсировать реку Зушу между селами Вяжи и Битьково. Батарейцы наскоро навели переправу и, не теряя времени — каждая минута была дорога в наступлении, — начали переправляться. Почти весь расчет нашего орудия оставили на берегу, опасаясь налета «юнкерсов». И вот тягач потащил зенитку по настилу. Все шло хорошо. Под колесами погромыхивали бревна, толстые горбыли, доски. Говорливая река как бы поторапливала нас: быстрее, быстрее, быстрее. И вдруг колеса пушки провалились. Я прибавил газу. Туда-сюда, туда-сюда… Застряли. А тут еще, как на грех, три «юнкерса» вынырнули со стороны поселка Малиновец, из-за крутого взлобья левого берега, поросшего дубняком, орешником и терновником.
Зенитки, притулившиеся под скосом горы, никак не могли взять нужный угол для стрельбы по самолетам. Что делать? Ни первого номера, ни второго, ни заряжающего, ни подносчика снарядов нет. Хорошо, командир не растерялся.
— К бою! — подал он команду и сам встал за наводчика.
Я и снаряды подтаскивал, и заряжал. Первый раз ударили для острастки: не думайте, мол, что тут пушчонка завязла без расчета. Вторым снарядом сбили ведущего «юнкерса». Он плюхнулся на каменный выступ горы, а с него бултыхнулся в речку. Слышим: батарейцы «ура» кричат с берега. Ведомые самолеты в разные стороны шарахнулись. Мы послали вдогонку по снаряду, но они уже были далеко.
Вот так, друзья, а вы говорите, зачем взаимозаменяемость, — закончил старшина свой рассказ. — Вот на этот самый случай…
