Николай Борискин - Туркестанские повести
Мы подняли головы, уставились на комдива.
— «Убит» командир расчета. Шоферу ТЗМ и третьему номеру поменяться местами, — приказал майор. — Продолжайте.
Новиков прыгнул к тягачу, я — к ракете. Галаб поспешно отошел в сторону. Теперь он будет третьим наблюдателем.
— Заряжай! — командует Попелицын.
У него двойная нагрузка: работает за Назарова и за первого номера. Это очень трудно, хотя кое в чем ему помогает Герман Быстраков. А время не ждет: майор стоит на бруствере окопа и смотрит на секундомер.
Освобождаю передний конец балки от крепления стяжкой и докладываю:
— Готов!
В то же мгновение слышу голос Быстракова:
— Готов!
— Влево! — приказывает Попелицын.
Я слежу за тем, чтобы носовая часть ракеты не задела за что-нибудь.
— Готов!
— Готов!
— Вводи!
Летят доклады, команды. А в руках майора тикает секундомер.
— Расчет готов, походное положение! — Попелицын повернулся к Мартынову и Тарусову.
— За отличные нормативы объявляю благодарность! — Командир дивизиона поднял руку к фуражке.
— Служим Советскому Союзу! — вырвалось из окопа.
— Пойдемте во взвод Бытнова.
Офицеры ушли. «Убитый» Галаб растерянно улыбался.
— Качать! — выкрикнул Саша.
Сержант взлетал и падал на руки своих товарищей.
И снова ночь. Дивизион перекочевывает в Ракетоград. Нам так и не удалось поспать, даже не отдохнули. Я за рулем, возле меня Саша, у дверцы капитан Тарусов. Он не очень весел: взвод Бытнова повис на «уде», и в результате батарея получила только хорошую оценку.
— Внимание!
Что там еще надо майору? Нет, он не ставит вводных задач. Беспокоится, как бы не уснули шоферы, советует нашему брату меняться за баранкой через каждые два часа. Саша хитрый: сидя за рулем, балагурит, не дает мне спать, а когда подходит моя очередь вести машину, безбожно спит. Вот и сейчас он тоненько посвистывает носом. Ладно, пусть спит, через час я его растормошу.
— Так и не запустили ни одной ракеты, — сетую я.
— Были условные пуски, Кузнецов, — говорит командир батареи. — Работал имитатор целей. Ни одному «противнику» не удалось уйти. Многие люди показали себя мастерами своего дела. Родионов, например, выполнял обязанности техника. Тоже получил благодарность от комдива. Наш второй взвод мог бы пятерку получить, если бы не… Да, мог бы…
«Если бы не Бытнов, — догадался я. — Это из-за него батарея потеряла один балл. И меня, значит, оттащил от «пятерки» к «четверке». Ну мог ли я думать, что он будет когда-нибудь мешать мне? Мне, солдату первого года службы. А скажи ему сейчас об этом — расхохочется или обругает: «И ты, салага? Послужи с мое, тогда и суй нос в такие дела. А сейчас зелен еще, без тебя хватает проповедников…»
Качает машину по продольной оси. Уходит ночная дорога под колеса. Ровным басом поет мотор. Алеют сигнальные лампочки переднего автопоезда. Бегут, бегут воспоминания от первого дня солдатской службы к нынешнему. А что будет завтра? Скоро праздник — день рождения армии. Подведут итоги соревнования. Успею ли сдать зачеты на третий класс? Спрашиваю об этом у капитана.
— Примем, обязательно примем, Кузнецов, — отвечает он. — У молодых — за третий, у старослужащих — за второй и первый. А потом двинемся к новому рубежу. Вы с какого года комсомолец?
— В седьмом классе вступил.
— Ого, стаж шесть лет. В кандидаты партии вступать не думаете?
— Рано еще.
— Может, и рано, — соглашается офицер.
Поет монотонную песню мотор, посвистывает носом притулившийся к моему боку Саша, думает вслух Тарусов:
— Быстро летит время. Не успеешь обучить молодых солдат, как надо уже провожать в запас старослужащих. Жалко с ребятами расставаться: отличные специалисты, многие коммунистами становятся. А теперь новый указ: солдаты с высшим образованием будут служить всего один год. Только успевай встречать да провожать…
Капитан вздохнул.
— Да, скоро годовщина Советской Армии, Кузнецов. Чем ее встретим, а?
— Дальнейшим повышением боевой и политической подготовки и укреплением воинской дисциплины, — неожиданно выпалил заученную фразу Новиков.
— А-а, проснулся!
— У меня вроде автоматического реле в мозгах: надо за руль садиться — проснулся, надо беседу на партийную тему послушать — вскочил. А то ведь что получается? Один лектор и один слушатель. Теперь нас двое, можно и «птичку» поставить: «Проведена разъяснительная работа с рядовыми Кузнецовым и Новиковым…»
Тарусов засмеялся:
— Спасибо, что подсказали, а то, пожалуй, позабыл бы про «галочку».
— Ясное дело, советники никому еще не были в тягость. — Саша чиркнул спичкой и важно прикурил.
— Садись-ка, советник, за руль, а то я что-то устал.
Мы поменялись местами. Закрыв глаза, я думал о командире батареи. Нет, Горин был не прав, когда разглагольствовал об офицерах. Вот хотя бы Тарусов. Не герой он, как мой отец, и не полковник, а все уважают его. И службой не тяготится, не думает о том, «что день грядущий мне готовит». Живет и работает человек в полный размах души. Нет, не прав был Григорий.
Глава двадцать первая
Хорошо было, по-настоящему празднично на душе. И не только у меня: получили повышение в звании Кузьма, Галаб, Саша Новиков; первый знак солдатской доблести засверкал на груди моих сверстников — специалистов третьего класса; щедрый февраль одарил ребят грамотами, кое-кого — краткосрочными отпусками и всех — поздравительными письмами, открытками, телеграммами.
А Люда такой номер выкинула, что я бы никогда не додумался, — заметку, вернее, письмо в окружной газете опубликовала — «Слово к солдату».
«Дорогая редакция! В День Советской Армии хотелось, чтобы голос мой услышал рядовой Володя Кузнецов. Знаю, что труд ракетчика не легок, но он нужен Родине. Коммунизм строить и защищать нам, молодым. Так служите честно, дорогие друзья, а мы, как поется в песне, вас подождем. Л. Васильева».
— Ну вот, а ты ныл, — подмигнул Саша Новиков. — На весь округ оповестила: «Люблю, жду!» Это, брат, очень ценить надо. Не у каждого есть такая смелая Дездемона.
Оглохший от радости, я не слушал его болтовню.
Да, хорошо было на душе, по-настоящему празднично в день рождения армии. И вдруг ЧП…
Это случилось в марте, в самом начале весны. Мы хлопотали около пусковой установки. Вдали неожиданно раздался взрыв… Марута бежал от площадки и кричал:
— Пожа-ар!.. Бытнова… Бытно-ова убило-о-о!..
Тревога выхватила ребят со дна ракетного окопа. Из-под навеса, где стояли емкости с горючим, вырвался дымный султан. Пламя лизало боковины брезента. Взвыла сирена. К месту бедствия ринулись противопожарная машина, «санитарка», спешили офицеры, солдаты. Из круговерти огня и дыма вырвался крутолобый тягач, похожий на разъяренного буйвола. На брюшине учебной ракеты и каркасе полуприцепа плясали языки пламени, будто искали место неуязвимей, чтобы лизнуть его и поднять в воздух взорванные останки.
Надсадно выла сирена, кружился на месте, исходя истошным криком, не столько обожженный, сколько перепуганный Марута, мчались сигналящие машины, топали вразнобой солдатские сапоги. Беда: пожар… Бытнов…
— К машине! — отрывисто бросил расчету старший сержант Назаров. Каким-то чудом в руках Галаба и Жени Попелицына оказался чехол с нашей ракеты.
— Набрасывай!
А как набрасывать, если все ощетинилось огнем?
Галаб прыгнул на полуприцеп.
— Давай чехол! — крикнул он.
— Кузнецов! Какого черта танцуешь? Помогай!
Это Новиков. Проглотив «черта», кидаюсь вместе с ним в буйство пламени.
— Песком, песком сбивайте огонь! — кричит Галаб.
Пошли в ход лопаты, ведра, панамы. Огонь прикусил языки, но дымные косички еще вьются, лезут из-под чехла, обволакивают ребристую тушу полуприцепа. Подоспели шофер и Шукур Муминов на водовозке. Ударила струя по дымящемуся брезенту, по горячей арматуре железа и стали. Над машиной поднимался чадный пар.
— К навесу! — приказал Назаров.
Но там уже все было кончено. С обожженного скелета подвижного навеса стекали грязные струйки воды, закопченные емкости рябили песчаным сбоем, чернобурым растеком зиял подъезд к площадке, где стояла спасенная нами транспортно-заряжающая машина.
Да, здесь уже все было кончено. Над площадкой парило траурное марево. Среди молчаливо расступившихся ракетчиков лежал мертвый Андрей Бытнов. Возле него билась в истерическом плаче Валя. Никто не успокаивал ее. Даже девчата. Да и можно ли успокоить? Как? Чем? В опаленном комбинезоне, свисавшем ржавыми клочьями, стоял командир батареи Тарусов. Возле него — чумазый, истерзанный Другаренко с покрасневшими глазами и обгоревшими ресницами и бровями. Позади них — поникший Коля Акимушкин.
