Николай Борискин - Туркестанские повести
Это было неделю назад, а сегодня старший сержант сдает экзамен на право допуска к работе за офицера-техника. Члены экзаменационной комиссии в кабине, окутанной полумраком. Я притулился в сторонке и переживал за Родионова. Вот до чего дело дошло: за технократа волнуюсь.
Скользят голубоватые импульсы по экрану индикатора кругового обзора. Вереницей скользят. То исчезают в вихре помех, то снова проплывают но сектору. Сможет ли Кузьма захватить нужную цель? Не ошибется ли? Комиссия не прощает ни одного промаха: взялся за гуж — не говори, что не дюж.
Родионов спокоен: сказывается большая практика. Вот он изменяет режим работы радиолокатора, отстраивается от помех и продолжает вести цели. На командный пункт летят данные о количестве, характере, скорости и дальности целей, об их высоте, азимуте и маневре.
Члены комиссии следят за каждым движением Кузьмы, переглядываются. Некоторые из них улыбаются: хорошо работает, точно, и не только по основной специальности, но и по смежным.
Аппаратура выключена. Офицеры начинают задавать вопросы по устройству и эксплуатации всех систем. Родионов морщит лоб, вспоминает, не торопится, чтобы поспешностью не испортить дело, ради которого просиживал долгими вечерами над учебниками.
— А без схемы можете определить неполадки в аппаратуре? — опрашивают его.
— Какие конкретно?
— Ну, хотя бы вот такая неисправность. — Один из членов комиссии выдвигает из панели ящик, туго набитый проводами, контактами, сопротивлениями и бог весть еще какими вещами, что-то отвинчивает, снова засовывает ящик на свое место и включает шкаф.
— Не поступают импульсы на сети триггера второго разряда, — ответил Родионов.
— У меня больше нет вопросов.
Из кабины Кузьма вышел мокрый от волнения. Он счастливо улыбался.
— На, Володя, книги. — Родионов протянул мне целую кипу учебников.
Он улыбался, а у меня кружилась голова от страха.
— Что же я буду с ними делать?
— Читать.
— Для чего?
— Чтобы иметь право говорить: «Ракеты повинуются мне!»
Перед выездом на другую позицию много хлопот. Участились тревоги, проверки. Прошлый раз, когда сирена застала нас в общежитии девушек, дело обошлось простым сбором. На позиции начальник штаба дивизиона стоял с секундомером и отмечал, за сколько времени собралась батарея по тревоге. Опоздавших, кажется, не было. Потом капитан проверил, у всех ли есть оружие, вещевые мешки, противогазы. Новикова даже заставил снять сапог: навернута ли портянка.
— Что я, хуже всех, что ли? — обиженным тоном произнес Саша.
— А я по старой памяти, товарищ рядовой, — засмеялся капитан. — Был же такой грешок, когда вы босым в строй стали. Помните? Спрятались за Кобзаря, как за каменную гору, и ожидали, пройдет номер или нет… Не прошел.
— Так это было на первом году службы, и то не по нерадивости, а от усердия: уж больно хотелось отличиться, раньше всех молодых занять место в строю, — оправдывался Новиков.
Капитан переходил от одного солдата к другому и проверял то карабин, то противогаз, то содержание вещмешка.
В казарму возвратились перед самым отбоем. Скоро покинем ее, будем жить в палатках. Как-то он пройдет, марш? Я никогда не водил автопоезд на такие большие расстояния. Хорошо, если придется ехать днем. А вдруг ночью? Дорога дальняя, незнакомая. Песчаные заносы, объезды… Порожняком или на водовозке еще куда ни шло, а с ракетой гляди да гляди.
Последний месяц короткой пустынной зимы. С каждым днем все раньше и выше поднимается солнце, заметно убавляя ночи. Капризничает февраль: то падают последние водянистые снежинки, застывая по ночам до звени, то мокрые барханы начинают вдруг парить и нагреваться к полудню градусов до двадцати.
На акациях, образующих аллейку, проклюнулись почки, и запрятанные в них молодые листочки как бы раздумывают, выглянуть или обождать, чтобы ненароком не обжечься холодом и не чахнуть весной.
Звонким утром нет-нет да проплывут по синему разводью неба пернатые смельчаки, вернувшиеся из далеких южных стран. Лебеди и гуси, улетевшие последними с родимой земли, возвращаются домой первыми. За ними пойдут утки и другие птицы, оглашая округу разнобоем приветствий: «Домой, домой, домой…»
Угрюмые горбатые барханы наперекор капризам февраля начинают покрываться зеленым ковриком. По ним уже снуют линючие тушканчики, песчанки, взлохмаченные кумушки-лисы.
Любвеобильные горлинки высматривают, где бы свить гнезда, позаботиться о первом из пяти будущих поколений. Скоро зацвенькает синица, поднимется ввысь с радостным тюрюрюканьем пустынный солист — жаворонок, и песня его будет висеть над головой от утренней зари до вечерней.
Саша Новиков вздыхает по своей Тамбовщине, по Светке и бабке, гораздой на приметы:
— Февраль у нас бокогреем называют. На сретенье зима с летом встречается. Сосульки под крышами висят. Бабы откармливают племенных птиц, телят от коров принимают, готовят домашнюю снедь к седьмицкой, масленой и святой неделям.
— А ты, видно, постился, недоедал по милости бабки, вот и вырос худоба худобой, — усмехнулся Горин.
— Солдату лишний жир ни к чему. Впрочем, что это я тебе растолковываю? Мало ты еще разумеешь в солдатской жизни, хоть и числишься рядовым. Рядовой — от слова «ряд», наверно. В ряду, значит, с другими стоять. А какой же ты рядовой, если тебя не видно в строю? Все больше в каптерке да в канцелярии отираешься… Так что, Гришенька, не задевай меня ради бога, а то я злее каракурта бываю, особенно теперь, когда меня часто тревожат…
Перепалка кончается смехом.
Тревожить нас действительно стали чаще: днем и ночью свертываем технику, переводим ее из боевого положения в походное и наоборот…
— Заходите, — крикнул дневальный, высунувшись из дверей казармы.
Топчемся у крыльца, очищая сапоги о железную решетку, потом гуськом проходим в ленинскую комнату. Говорят, сам Мартынов выступать будет.
Но майор не выступал. Зачитав приказ о переезде на другую огневую позицию, он подчеркнул:
— В пути будут даваться вводные. Заранее говорить о них не стану: готовьтесь к любым неожиданностям.
Глава двадцатая
Едем в сторону, противоположную старому колодцу — Карикудуку. Теперь никто не ездит туда за водой. Провели водопровод.
В кабине со мной капитан Тарусов. На первом участке пути, наиболее легком и знакомом шоферам, приказано выключить фары.
— Вот они начались, неожиданности.
Комбат сказал это, видимо, для того, чтобы сосредоточить мое внимание: итак, Кузнецов, держи ушки на макушке.
На каркасной хребтине моего автополуприцепа лежит зачехленная ракета. Кто знает, может быть, ей придется сегодня ночью или завтра на рассвете расстаться с землей, исчезнуть в небесной пучине и оставить о себе память — вторую звездочку на зеленой станине пусковой установки. Быть этой отметке или нет — зависит от всех нас: от офицера наведения, от старшего, Кузьмы Родионова и даже от меня. Да, и от меня.
— Чему улыбаетесь? — спросил Тарусов.
— Рассказывать — долгая история.
— А все же?
— Никогда не думал, что придется везти ракету на огневую позицию… Ведь мы с Гориным особую тактику разрабатывали…
— Особую? Интересно, какую же?
Я рассказал.
Капитан расхохотался:
— Ну и та-актика… Не потому ли сначала и облюбовали водовозку?
— Именно поэтому. А теперь вот пересмотрел свои взгляды…
— Правильно, Кузнецов. Очень правильно. А Горин еще не отрекся от своего «кредо»?
— На перепутье стоит.
— Одумается, — уверенно сказал Тарусов. — Жизнь заставит.
Впереди предостерегающе сверлили темноту красные сигнальные огоньки: осторожно, шофер, перед тобой стальная сигара ракеты. Позади тоже автопоезда. Дорогу я знал на память: перед выездом изучали маршрут по макету — где такыры, где барханные гряды, повороты, объезды.
Смотрю на спидометр, чтобы не превысить установленной скорости, потом на путеводные огоньки, что алеют впереди. И другие шоферы делают то же: зазеваешься — таких дров наломаешь… Ровно, без перебоев, работает мотор. Мощный тягач подминает под скаты, обутые в цепи, прихваченную морозцем такырную глину. Стылая пленка ее с хрустом оседает под широкими резиновыми лапами ЗИЛа. Тяжелые ракетные автопоезда оставляют в пустыне глубокий «елочный» след.
По обочинам ни огонька, ни кустика. Голо, неуютно. Горбатыми чудовищами залегли барханы. По неясным, призрачным очертаниям одни из них похожи на гигантских верблюдов, сонно жующих сухую траву янтак, другие напоминают громадных хищников, приготовившихся к прыжку, третьи — следы грандиозной катастрофы.
Над головой мерцают молчаливые звезды. Но вот они внезапно тускнеют и исчезают. Пошел снег. Мокрые хлопья липнут к ветровому стеклу, заслоняют огоньки впереди идущей машины. Включаю в работу «дворников». Они послушно очищают стекло от снежной кашицы: влево-вправо, влево-вправо.
