Николай Борискин - Туркестанские повести
— Не холодно ли? — спросил Агзамов хозяина, кивнув на незастекленное окно.
— Э, пускай мала-мала закаляются, — махнул он рукой. — Баба там, иди.
Доктор шагнул в другую комнату. Через некоторое время он крикнул:
— Грей ведро воды, Кузнецов!
Хозяин гремел посудой, рылся в большом сундуке, окованном железом. Наверно, искал чистые полотенца и простыни. Из соседней комнаты доносились то глухие стенания, то болезненные вскрики.
Когда нагрелась вода, капитан долго мыл руки с мылом, потом заставил сделать то же самое хозяина дома. Они ушли к роженице, а я остался с малышами, обступившими мой карабин. От этой любопытной диковинки их оторвал резкий вскрик матери. Ребятня переполошилась, тревожно засверкали узкие глазенки.
— Ничего, ничего, — успокаивал я их. — Доктор вылечит маму, и ей будет хорошо.
За дверью послышалось звонкое «уа», веселый смех отца и голос врача: «Джигит! Хоть сейчас на коня».
— Теперь у вас будет новый братишка, — сказал я своим маленьким друзьям. — Сейчас дядя покажет его.
Дверь открылась. Капитан держал в руках орущего во все горло младенца, тихонько пошлепывал его и, улыбаясь, приговаривал:
— Ну здравствуй, человек! Здравствуй!
К вечеру непогода угомонилась, и мы двинулись в обратный путь. Капитан чему-то улыбался. Видимо, радовался за восьмого наследника степняка.
Половина батареи вышла расчищать позицию от снега, а вторая отправилась спасать колхозную отару на отгонном пастбище. Я тоже попал в эту экспедицию.
Кое-где дорогу пробивали бульдозером. Часа через три добрались до летних кошар. Две из них были пустыми — овцы не вернулись во время бурана. Чабан повел нас к дальнему выпасу. Шли, проваливаясь в снег по пояс. Где уж тут пробиться отаре, если человек плавает в белом половодье!
Впереди показались два почти сросшихся кургана. Между ними над седловиной шел пар. Овцы! Мы кинулись бегом. Напирая друг на друга, овцы пытались вырваться из снежного окружения. Давка, толкотня, призывное блеяние. Тонкие морды с большими грустными глазами вызывали жалость.
Батарейцы взялись за лопаты, освобождая голодных, иззябших животных из белого плена. Снег отбрасывали на пологие бока курганов.
— Мертвый ягненок…
— Задохнулся…
— Замерз, — роняли солдаты невеселые слова.
Вслед за бульдозером подъехала машина. Мы на руках выносили обессилевших овец. Многие из них кашляли, как простуженные люди. Они покорно принимали нашу помощь.
Чабан стоял над погибшими ягнятами и плакал…
Яркое солнце растопило снега, и влажная земля парит, дышит могучей грудью. Люди приводят в порядок машины, ракеты, оборудование.
После обеда — подготовка к собеседованию с инструкторами. Я сижу и мысленно повторяю: «Основу постоянной боевой готовности ракетчиков составляют: отличная специальная подготовка, высокая техническая надежность всего ракетного комплекса, безупречная исполнительность, глубокая идейная убежденность воина…»
— Что шепчешь? «Отличная… высокая… безупречная и глубокая», да? — улыбается Новиков. — Все правильно. А я вот речушку тут неподалеку присмотрел. Неводок достал. Завтра ушицы отведаем за милую душу!
Нынешней ночью неожиданно взвыла сирена. Учебная? Боевая? Срываемся с кроватей и несемся на огневую позицию. На бегу капитан Тарусов кричит:
— Рядовой Кузнецов, за мной!
Почему за ним? Мне надо к своей машине. Но приказ есть приказ. Бегу за командиром батареи. Кроме капитана в темноте различаю только высокую фигуру Родионова. Может, мне просто хотят показать, как будут работать оператор, офицер наведения и стреляющий? Ведь это тоже морально-психологическая подготовка.
Уже урчат дизеля Николая Акимушкина. И когда успел?! По небу шарит мощный радиолуч. Перед экраном за офицера наведения лейтенант Семиванов. На индикаторе, как в зеркале, мельтешат сотни помех. Отстроятся ли от них наши радиобоги?
Все действуют четко и быстро. Вот это автоматика! Не успел я сориентироваться в кабине, как экраны начали темнеть. Вот уже на них видна пульсирующая отметка от цели. А что Кузьма? Смотрит, буквально поедает глазами свое волшебное зеркало. Нет, он не даст помехам снова прорваться, не допустит срыва сопровождения цели.
Семиванов и Тарусов отдают предельно краткие команды. Вот уже в последний раз уточняются данные для стрельбы.
— Пуск!
И в кабине тишина. Напряженная, ощутимая. Потом воздух сотрясается от громового взрыва, и ракета, вспарывая темное небо, ринулась к цели.
Улыбаясь, Тарусов открывает дверь:
— Смотрите, Кузнецов!
Горящая мишень падала вниз. На позиции возбужденные возгласы:
— Горит!
— Сбита!
Со своего места поднялся Кузьма Родионов:
— Вот так мы и работаем, Володя! Учись.
И я учусь.
Учусь.
…Мокрый, перепачканный грязью Новиков молча вошел в палатку, обвел нас единственным глазом — второй был закрыт лиловым волдырем — и, стегнув себя по сапогу бесхвостой рыбиной, непонятно сказал:
— Ушица-то… тю-тю…
— Не валяй дурака, рассказывай, что случилось, — загудели ребята.
Незадачливый рыбак глубоко вздохнул:
— Сейчас все выложу как на духу, только дайте закурить.
Он бросил бесхвостую рыбину, жадно затянулся дымком и, присев на корточки, начал:
— Трое нас было. Разделись, поставили поперек речушки бредень, мотню расправили и решили малость отдохнуть, перед тем как волочь снасть. Сидим в кустиках, покуриваем. Рыба кишмя кишит.
— Опять начал баланду травить, — махнул рукой Другаренко. — Рыбацкие анекдоты…
— Анекдот в настоящем понятии — вещь толковая, — возразил Саша. — Так вот, рыба кишмя кишит. Меня дрожь начала пробирать от нетерпения. Как же, плюхаются такие чушки — одной всю батарею накормишь. «Пошли», — тороплю ребят.
Только это я проговорил, как возле берега кто-то засопел. Ну, думаю, сом пудов на десять. Вот это повезло! Вскочил и чуть в обморок не упал: из воды торчат рога на толстенной морде… Все видел, но рогатых сомов никогда не приходилось встречать. Трясу головой и глазам своим не верю: бывают же чудеса природы! «Ты что?» — спрашивают ребята. А у меня горло перехватило от волнения. Тычу пальцем в рогатого сома. Вдруг «Му-у-у!» — и сом поплыл к другому берегу, запутавшись рогами в крыле невода.
«Корова! — закричали ребята. — Корова утонет…»
Только тут я и разглядел: никакой это не сом, а самая обыкновенная буренка. Кинулись мы вплавь за ней. А она уже запуталась во втором крыле нашей снасти. Вылезает на берег и тянет за собой невод. «Стой!» — кричим. Да разве скотина понимает? Мотает головой, чтобы бредень сбросить, и еще больше запутывается. Мы за коровой, а она от нас. Так и бредень порвали, и рыба вся, кроме вот этой, ушла…
Новиков пнул сапогом дохлую рыбину и поднялся:
— Пойду к доктору, глаз проверю…
С самого раннего утра — а подняли нас часа в четыре — только и слышно:
— Пуск!
— Будет пуск!
— Зачетный пуск!
В этих словах было выражено все, к чему мы так долго и тщательно готовились: и радостное ожидание боевого экзамена, и тревога за его исход, и надежда, что все обойдется хорошо, потому что каждый уверен в себе, товарище, технике и оружии.
Больше всех волновался я, самый молодой из ракетчиков нашего дивизиона. Тревожно думалось: «А вдруг из-за меня, из-за какой-нибудь моей оплошности замешкается весь расчет пусковой установки? Тогда опоздает с докладом командир взвода, задержится с командой капитан Тарусов, а там пойдут неурядицы у всех — и ракета, может быть, на секунду-другую позже расчетного времени сорвется с направляющих балки, и тогда уже нечего надеяться на поражение учебной цели…»
— Ты что, Володя? — участливо спросил Галаб Назаров.
Пришлось рассказать о своих сомнениях.
— Это хорошо, — неожиданно сказал он.
— Что же тут хорошего?
— Ведь ты волнуешься не потому, что не знаешь своего дела. Тебе хочется, чтобы пуск ракеты прошел успешно. Хорошее волнение, — повторил Галаб. — Я тоже здорово переживал первый раз. Но все получилось как нельзя лучше.
И Новиков успокаивал, но по-своему:
— Володенька, пощупай мои поджилки. Не дрожат? Слава аллаху. А я уж самокритику пустил в ход: «И чего ты, Сашка, дрожишь как овечий хвост? Вон даже первогодок Кузнецов и тот держится орлом!» Ну а теперь, когда ты сказал, что с поджилками моими все в порядке, на душе стало спокойно. Сработаем, товарищ третий номер, за милую душу! — И он похлопал меня по плечу.
Эх, ребята, какие же вы умницы! Вслух бы сказать об этом, да неудобно: обстановка не та.
Ожидание становилось все нетерпеливее. Минуты тянулись томительно медленно. И все-таки тревога прозвучала внезапно. И когда это случилось, раздумья, сомнения, неуверенность в себе отошли на задний план, забылись. Теперь все было подчинено только магическому слову «Пуск!».
