Николай Борискин - Туркестанские повести
Вот так, друзья, а вы говорите, зачем взаимозаменяемость, — закончил старшина свой рассказ. — Вот на этот самый случай…
— Чем же вас наградили за «юнкерс»? — спросил Новиков, поглядев на рядки орденских планок Дулина.
— По медали получили с командиром.
…Бежит, бежит чумазый тепловоз, работает своими стальными локтями, расталкивая версты.
Вот мы и снова дома, в своем Ракетограде. Ребята высыпали из машин. Как здесь уютно по сравнению с полигоном! Офицерские домики, казарма, клуб, аллейка — все такое привычное, родное.
— О, старик! Водитель ТЗМ! — радостно воскликнул Горин, увидев меня.
— Старо, Гришенька, старо!
— Как старо? — Он замялся, поправил очки.
— Повысили. Зачислили в расчет пусковой установки.
— Когда?
— Недавно, на полигоне.
— Все-таки лезешь в технократы… Что ж, пожалуй, ты прав… Я ведь тоже хочу попроситься из канцелярии. Даже рапорт написал. Ну ладно, об этом после. С приездом, Володя! А тут, пока тебя не было, два письма пришло — от отца и Людмилы. Но пока не расскажешь, что и как там у вас на полигоне было, письма тебе не отдам. Мне тоже интересно.
— Не валяй дурака, Гриша, давай их сюда! А о полигоне… На, почитай мои записки, если хочешь.
— Ну-ка, ну-ка, это интересно, — удивился он. — Может, пригодятся для будущего очерка… В общем ты, я вижу, во всем обскакал меня, Володя.
«Наконец-то приехали! Вот она, ракетная площадка полигона. Пусто, голо. На пушечный выстрел — ни одного селения.
Сначала разбили палатки. Здесь есть и казарма, но в ней живут солдаты обслуживающего подразделения. Потом начали развертываться. Все выполняли под контролем начальника площадки и полигонных инструкторов. Это, говорят, не ради проверки вашей выучки, а ради оказания помощи в подготовке к стрельбам.
Установили комплекс и сразу же приступили к регламентным работам. У нас, например, во взводе Галаба, чувствовалась какая-то нечеткость в действиях. А ведь у себя, в Ракетограде, этого не было. Особенно в последние дни.
Наш огневик рассказал и об ошибках, которые допускались в других подразделениях.
После встречи готовились к заступлению в караул — охранять полигон. И вдруг предупреждение синоптиков: «Буря, снежная буря идет!» Откуда ее черти накликали? Но она все-таки пришла. Посуровело, насупилось небо, диким жеребцом промчался ветер по степи, поднимая пыль. Мы выскочили на позицию, зачехлили ракету в окопе, опутали ее веревками, прикрепленными к штопорам. Штопоры были ввинчены в бетонное днище. Видно, бури здесь свирепствуют частенько. Потом как следует укрепили взводную палатку.
Небо совсем заволокло. Начался снегопад. Ветер яростно бил по брезентовым бокам палатки, будто непременно хотел выгнать нас на улицу полюбоваться разгулом белой стихии.
— Галаб, это ты накликал буран, — сказал Новиков.
— Почему я?
— Потому что говорил, мол, никогда не видел настоящей зимы. Аллах услышал твою молитву и ниспослал тебе испытание.
— Будем мужаться, братья мои, — в том же духе ответил старший сержант.
Назарова назначили начальником караула. Он проверил, хорошо ли мы почистили оружие, спросил обязанности каждого по Уставу гарнизонной и караульной служб и разрешил отдохнуть перед заступлением на суточное дежурство.
Завалившись на нары, Новиков вздохнул и произнес:
— На печку бы сейчас. Люблю деревенскую печку! Тепло под боком, из-под шестка сверчки посвистывают, дрему навевают, а в трубе домовой гогочет… Галаб, а как по-вашему печка называется?
— Сандал.
— Скандал это, а не печка…
Ребята засмеялись.
Вечер еще не наступил, а на улице уже стемнело. Капитан Тарусов посадил нас в автобус и повез в караульное помещение. Кругом ничего не видно. Метров десять отъехали — застряли.
— Вылезай!
Вылезли и принялись разгребать снег деревянными лопатами. У Новикова сорвало панаму с головы и унесло.
— Ничего, я и «обезглавленный» доеду, — бодрился он.
Пока доехали, раз десять останавливались. В караульное помещение вошли мокрые, хоть выжимай.
— Обогреться бы, — зябко поеживаясь, произнес Герман Быстраков.
— Ни-че-г-г-о-о, — унимая дрожь, пытался улыбаться Саша. — У нас на Тамб-б-ов-щине не так-кие б-бывают мор-розяки…
Печки уже были опломбированы, ни дров, ни угля мы не нашли. Немного обогревшись, разводящий — новый командир расчета Женя Попелицын — повел меня на пост.
Снег. В пяти метрах ничего не видно. Искали, искали пост — не нашли.
— Часово-ой! — крикнул разводящий.
Ветер заглушил его голос.
— Давай вместе.
— Давай.
— Ча-со-во-ой!
Не видно часового и не слышно. Выставив руки вперед, бредем на ощупь. Шаг, два… двести. Не видно огней караульного помещения.
— Пошли влево, — крикнул Женя.
Идем. Нет поста, нет караульного помещения.
— Надо было вправо, — сказал я разводящему.
— Что ж, пойдем вправо, — согласился он.
Пошли. Ни голоса, ни огонька. Сбились, не знаем, куда идти.
— Пойдем прямо, куда-нибудь выйдем, — решил Попелицын.
Его карабин дзинькнул о колючую проволоку полигонной изгороди. Отдышались, закурили.
— Теперь куда?
— Проволока приведет к стартовой позиции, — ответил разводящий. — Двинулись.
Насквозь промерзшие, добрались до батареи, разожгли костер в траншее, сидим и греемся.
— Как вы попали сюда? — удивился комбат. Он уже вернулся из караульного помещения.
Попелицын рассказал.
— Берите артиллерийский тягач, панаму для Новикова, катушку телефонного провода и поезжайте обратно.
А там Галаб уже беспокоился о нас, организовал поиск с отдыхающей сменой. Долго ребята кружили в свистопляске бурана, но, конечно, безрезультатно.
— Хорошо, хоть, на проволоку набрели, — сказал Назаров, — а то бы всю ночь проплутали, обморозились. Ну ладно, надевайте шапки, валенки и тулупы — все это старый состав караула оставил — и шагайте на пост.
Разводящий взял конец телефонного провода, чтобы не заблудиться, и шагнул в снежную круговерть. Я пошел за ним.
Вчера не привезли ужин: заплуталась машина. И сегодня она не пришла. К вечеру капитан Тарусов на тракторе С-100 притащил автобус. Нас сменил Федор Кобзарь с ребятами.
— Как служба? — спросил меня Кузьма Родионов.
— По уставу. А что?
— У них тоже, брат, по уставу, — кивнул сверхсрочник на соседей. — И никакой буран им не помеха. Был я у них. До чего же здорово работают операторы! Когда офицер захватил цель и передал ее на сопровождение солдату, тот радостно крикнул: «Есть цель!»
Включили имитатор помех. В первый момент молодой оператор от неожиданности растерялся, однако тут же взял себя в руки и приник к индикатору. И знаешь что, Володя? Мне показалось, он был готов руками смахнуть помехи с экрана, чтобы они не заслоняли цель.
— Кроме рук тут еще и мозги нужны, — буркнул в, отогревая замерзшие пальцы.
— Да это понятно, — согласился сверхсрочник. — Но ведь как развито чувство ответственности у человека! С каким напряженным вниманием следил он за единственным нужным ему импульсом!
Родионов сел на своего любимого конька. Закончил тем, что опять — в который раз! — спросил меня, не нужна ли какая помощь в подготовке на оператора.
Не утихает, свирепствует буран. Зубрим наставление по стрельбам. И вдруг посыльный:
— Кузнецов, в штабную палатку.
Там собралось дивизионное начальство, капитан Агзамов и какой-то степняк — раскосый мужичонка в меховом треухе.
— Дохтура у нас нет, а баба кричит, как верблюдица, и за живот хватается, — рассказывал гость.
— Беременная, что ли? — спросил Агзамов.
— Вот-вот… Приспичило ей рожать в буран…
Степняк мял в руках треух и с надеждой переводил взгляд с одного офицера на другого: пошлют ли дохтура к его бабе?
К роженице отправился дивизионный врач Агзамов. Я в акушерстве ничего не понимал и был у него вроде адъютанта: мало ли что может случиться в такую непогодь. Нам дали вездеход. Он проламывал снежные заносы, а следом рысил на выносливой степной лошади аульчанин.
— Нельзя ли побыстрей? — то и дело опрашивал шофера капитан. — Боюсь, не опоздаем ли. Новый человек рождается на свет, а мы тащимся еле-еле…
И водитель гнал вездеход все быстрее и быстрее.
Я думал, что вокруг полигона на пушечный выстрел нет ни одного жилья, но мы уже через два часа остановились во дворе, обнесенном высокими глинобитными стенами. Вместе с хозяином вошли в дом, глядевший двумя пустыми окнами во двор.
В первой комнате ползали, шлепая друг друга по голым задам, круглолицые ребятишки — один меньше другого. Здесь же, на высоком деревянном сундуке, лежали лепешки и сладости. Под вытяжной трубой потрескивал веселый костерок.
