Несносный характер - Николай Фёдорович Корсунов
Николай молча протянул ей письмо.
— Что? Что это?
Она взяла его с видом человека, который во всем начинает подозревать тайный подвох. Прочитала обратный адрес один раз, другой, недоверчиво прощупала взглядом почтовую печать. Скомкала конверт.
— Зачем ты принес?
Николай рассердился: опять не угодил! Объяснил, что письмо ей адресовано, что иначе не мог поступить и что от подобных писем, насколько он знает, никто не умирал. Инка натянуто улыбнулась — слишком длинным было у брата объяснение, — разорвала конверт. Да, конечно, ничего хорошего она не ожидала от этого письма!
«Здравствуй, Инна!.. Два месяца прошло, как ты уехала. За это время, как я полагаю, можно бы и сообщить о своем житье-бытье, по крайней мере, о здоровье Леночки. Слышал, что устроилась ты крепко, что на судьбу не жалуешься. Слышал, что тебя и прописали, и на работу оформили, и Леночку в круглосуточный детсад определили. Кто они, эти добрые дяди? Думается мне, уж не подженилась ли ты, подруга жизни? Свободно даже! Не за одни же красивые глазки все такое делается… И решили мы, подруга жизни, раз ты не желаешь возвращаться добром, решили забрать у тебя Леночку. Знакомый адвокат сказал, что свободно даже можно лишить тебя материнства за твое поведение…»
В таком духе было все письмо. В конце Григорий писал, что на алименты она может не рассчитывать, с колхозников они удерживаются в конце года, деньгами и натурой, а к тому времени он отсудит дочь. Так и не иначе!
Николай с тревогой наблюдал за Инкой. Она стояла у окна, и луч солнца, прорвавшись сквозь зелень, падал на ее неподвижное лицо. Оно было бледным, но словно бы изнутри отсвечивало теплой прозрачной розоватостью, как дорогой китайский фарфор. «Значит, грозишь? Леночку собираешься отсудить? Рука свекровушки водила твоим пером, муженек! Ну-ну посмотрим, что у вас выйдет…» Вслух негромко повторила:
— Посмотрим!
— Что ты сказала, Инна?
— Говорю, весь он здесь.
Она отошла от окна, и розоватость тонкого фарфора потухла на ее лице.
— Что он пишет?
— А, не стоит… Пойдем на улицу, у меня что-то голова сегодня… болит…
Бабка еще раз наказала Николаю, чтобы приходил на куличи, и они вышли. На улице было солнечно, тепло. Влажный ветер сразу же растрепал Инкины неповязанные короткие волосы.
— Хозяйка у тебя, кажется, ничего…
— Лучше Марии.
Николай понял, что о приглашении к себе на праздник нечего и заговаривать. Он покопался в часовом карманчике брюк, вытащил много раз сложенную десятирублевую ассигнацию.
— Возьми. На праздник. Не густо ведь живешь.
Инка посмотрела на деньги, на Николая, покачала головой:
— Не надо, Коля. У тебя тоже семья, дети. Не надо, братишка.
Они остановились напротив гостиницы. Николай неловко обнял Инку, ткнулся губами в ее холодную щеку и заторопился к автобусной остановке. Пожалуй, он рад был, что расстался с сестрой. Как-то получалось, что Инке приходилось трудно, а он ничем не мог помочь ей. Уж как он выкраивал эту десятку, а Инка от нее отказалась, словно раз и навсегда решила освободиться от материальной зависимости. Впрочем, не сам ли он и виноват в этом?! Ведь к нему она пришла тогда, в марте, к нему, а как они ее встретили?..
Николай сел в автобусе возле окна. Инка стояла на том же месте. Заметив, что он смотрит на нее, она улыбнулась и подняла руку с косынкой. И Николай горделиво оглянулся на пассажиров, словно хотел сказать: «Видите вот ту красивую девушку? Это моя сестра!»
А Инка проводила взглядом автобус и снова почувствовала себя одинокой и чужой в этом городе. Не ей махали алые флаги на домах, не ее звали лозунги и плакаты… Она здесь — чужая. И, как всякому приезжему, самой близкой ей почему-то показалась гостиница. Может быть, потому, что она приютила Инку в трудный час? Вон из того окна на четвертом этаже Инка смотрела тогда на этот город и твердила себе, что он чужой ей, чужой…
За два месяца город не стал ближе, роднее. Слишком не так все складывалось, слишком наоборот получалось… Вот и праздник у нее испорчен. После смены вызвала ее Белла Ивановна и сказала, что она, Инна Кудрявцева, как старший продавец несет полную ответственность за срыв апрельского плана. Инка ответила, что на кильке да на леденцах плана не вывезти, что для этого нужно что-то и другое, водка, например, а ей за последнюю десятидневку ни одного ящика водки не завезли. Белла Ивановна возмутилась: как так не завезли, почему не завезли? Инка объяснила, как и почему. Лишь о предложении экспедитора умолчала.
Белла Ивановна долго смотрела на Инку черными опечаленными глазами.
— Я обожаю твою принципиальность, товарищ Кудрявцева, — заговорила она наконец, — но зачем тебе было на этого проклятого экспедитора шуметь? Зачем он тебе сдался, Кудрявцева? А теперь двадцать третий плана не выполнит, теперь двадцать третий в трубу… Позор перед международным праздником трудящихся…
У Беллы Ивановны даже слезы выступили. Инка согласилась с тем, что допустила оплошность, что сразу же не сказала о скандальном экспедиторе ей, Белле Ивановне. А сама подумала: «Надо было принять ящики и тут же позвонить в органы…» Но сейчас же вспомнила, что экспедитор лишь посмеялся над ее угрозой. Тогда что делать? Помогать мошенникам?..
Над головой свернулся и сочно хлопнул на ветру флаг.
Переходя улицу, Инка ощутила на себе чей-то пристальный долгий взгляд. Она осмотрелась — никто не обращал на нее внимания, одни торопились с работы, другие с кошелками и сумками бежали в магазины или на рынок. Обычная предпраздничная суета. И неожиданно увидела: у открытого окна первого этажа гостиницы стоял Алексей в белой с расстегнутым воротом рубашке. Вероятно, он уже давно наблюдал за ней. Вероятно, видел, как Николай чмокнул ее в щеку, как она махала ему косынкой. То-то теперь голову ломает, думает всякое!
Инка отвернулась и быстро пошла дальше.
Странно, почему он в гостинице? К товарищу зашел? У нее в магазине ни разу не был после того… И не больно нужен! Наверное, все они, как дешевые леденцы — сладкие, липнут, а цена — копейка.
Сзади коснулись ее локтя.
— Здравствуйте, Инна!
Она вздрогнула и от неожиданности и от знакомого, очень знакомого голоса. Алексей!
— С праздником вас, Инна!
— Христос воскрес, — ответила она. — У вас все? Может, похристосуемся?
— Нельзя же вечно злиться на старших! Хотя бы ради Первомая… Мне всегда приятно видеть вас…
— К сожалению, вы не спрашиваете, приятна ли мне ваша навязчивость.
