Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
Смерть отца лишила его точки опоры. Вот ответ. Но чем может ему помочь мать, сама лишившаяся точки опоры?
Когда они виделись, Вирджил часто казался возбужденным (не маниакально, хотелось думать; он признавался, что его мучит бессонница), по-хорошему, в преддверии новой работы.
Он начал тратить деньги (это Вирджил, который ничего не покупал годами, кроме как на дешевых распродажах и блошиных рынках): купил джип-пикап и хорошие художественные принадлежности. Даже записался на прием к дантисту.
(Интересно, сохранился ли его старый велосипед? Джессалин уже забыла, когда последний раз видела это уродство.)
Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть спеленутых гуманоидов. Если приглядеться, можно заметить, что каждая следующая фигурка менее спеленутая, чем предыдущая, бандаж как будто расходится и под конец вообще спадает, последнего гуманоида можно считать «освободившимся». Не в этом ли замысел? От крепостной зависимости к зыбкой свободе? Глаза обращены к небу. Проблема в том, что никто не купит одну фигурку, тогда будет непонятен общий замысел, а все двадцать уж точно не купит. (Разве что какой-нибудь музей. Но если раньше не покупали, то вряд ли сделают это сейчас.)
Джессалин, кажется, догадалась: черные фигурки расставлены позади белых, чтобы их «оттенять».
Или только белокожий зритель может сделать такой «расистский» вывод?
Или это сатира на расистские представления белых, а черные воспринимают подобный контраст как нечто само собой разумеющееся?
Вообще-то, «освобожденные» от пут фигуры не внушали особой надежды. Они стояли на коленях, несчастные, воздев очи к тенту, с которого стекала вода. Джессалин предположила, что это продуманный выбор или «стратегия», как выразился бы ее сын. Он сознательно делал последнюю фигуру в серии не слишком отличной от предшествующих из опасения показаться сентиментальным или слишком очевидным. Со времен половой зрелости, когда Вирджил впервые столкнулся с выражением «искусство для искусства», он с презрением относился к хеппи-эндам, что в жизни, что в искусстве.
Окажись сейчас Уайти рядом, она бы закрыла ему глаза рукой: дорогой, не смотри!
Джессалин проверила, сколько денег у нее в портмоне. Каждый раз сюрприз. Несколько однодолларовых купюр или гораздо больше. Том научил ее снимать деньги через банкомат, что она и делала весьма умеренно. На себя она тратила крайне мало, только на еду и бензин для машины, которой редко пользовалась. Сейчас ей придется заплатить наличными, ведь если она оплатит карточкой или чеком, то Вирджил узнает имя покупателя. А что-то купить надо, раз никто другой этого не делает. К своему удивлению, она обнаружила несколько двадцатидолларовых бумажек и одну купюру в пятьдесят долларов.
На полке Джессалин нашла выкрашенную в белый цвет поделку из железного лома, высотой пара футов и не такую уродливую или вызывающую, как более поздние работы. «Пугающий цветок» напоминал маргаритку, которая, если на нее посмотреть под другим углом, выглядела как кричащий рот. Но ведь можно под таким углом и не смотреть.
Теперь надо найти продавщицу. Все они волонтеры, и до них еще нужно докричаться.
– Простите! Есть кто рядом? Сколько стоит этот цветок?
– Вы называете это цветком? – Симпатичная молодая блондинка, в свободном платье и ослепительно-белых пижамных брюках, подошла поближе. Сразу ясно, что она невысокого мнения об этой экспозиции и интерес покупательницы ее сильно удивил. – Господи! Где же ценник?
В стиле Вирджила – нацарапать цену карандашом. Надпись поблекла, и уже ничего нельзя прочесть.
– Пятнадцать долларов?
– Ну что вы! – ужаснулась Джессалин. – Наверняка больше!
– Пятьдесят?
– Даже пятьдесят долларов, кажется, маловато для такого… интересного произведения.
Девушка с сомнением воззрилась на «Пугающий цветок».
– Пожалуй, вы правы… интересно. Во всяком случае, не такая депрессивная штука, как эти манекены на полу. Мы боялись, как бы из-за них не закрыли всю выставку… если посетители пожалуются, что они «непристойные».
– Непристойные? Разве?
– Вы их не разглядывали внимательно, мэм. И слава богу.
Джессалин проигнорировала ее замечание, высказанное тихим голосом.
– Этот художник живет здесь, в Хэммонде. А кто-то может подумать, что он из мест, где существуют «расовые» проблемы… ну, вы меня понимаете.
Джессалин поспешила сказать, что у нее есть хозяйственная сумка, так что цветок не надо специально упаковывать.
– Можно подумать, что этот Вирджил черный, но я видела его, когда он делал эту экспозицию, и он белый. Такой, короче, белый хиппи с приятным печальным лицом и длинными волосами.
С помощью Джессалин блондинка засунула громоздкую железную скульптуру в полотняную сумку с принтом ХЭММОНДСКОЙ ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКЕ 50 ЛЕТ. Скульптура оказалась на удивление тяжелой, и от нее странно пахло, как от вспотевшей монеты.
Куда она поставит «Пугающий цветок», чтобы Вирджил его никогда не увидел? Или пусть увидит? И посмеется, узнав, кто купил его скульптурку.
(Но не факт, что посмеется. Еще оскорбится, что мать ее купила втайне от него, чтобы посмеяться над ним, как над малым ребенком.)
Импульсивно, пока портмоне открыто, Джессалин решила приобрести что-нибудь из коллекции нигерийца с непроизносимой фамилией. Вот это: яйцеподобную занятную вещицу из слоев изумрудной материи вперемежку с белыми перьями, размером с баскетбольный мяч. Блондинке-волонтерше она тоже понравилась.
– А что, очень мило! Положите на кровать как такую декоративную подушку. А вот этот художник черный… африканец… я его видела. В белой рубашке, говорит на хорошем английском, и такой вежливый.
Изумрудное яйцо было без названия и, по мнению Джессалин, недорогим. Тридцать пять долларов, которые она заплатила кредитной карточкой. И в отличие от «Пугающего цветка», яйцо оказалось совсем легким.
Джессалин ощущала прилив радости, до головокружения. Как соблазнительно покупать произведения искусства, до которых большинству нет дела. Жаль, что у нее мало денег! А то раздала бы их местным художникам – для вдохновения. И покупать лучше всего незаметно, чтобы они не знали, кто их благотворительница.
Уайти ее бы наверняка одобрил. Он одобрял и куда более безрассудное ее поведение.
Это хорошо и правильно, дорогая. Даже если ты сам несчастен, ты можешь сделать счастливыми других. В этом и заключается смысл жизни.
Пора уже домой. Нет, еще немного.
Под соседним тентом выставка фотографий. Здесь тоже привычные образы: улыбающиеся дети, резвящиеся собаки, рассветы и закаты, цветущие деревья, силуэты фигур на траве. Многие фотографы ей знакомы. Но главная экспозиция под названием «Скорбящие» принадлежит некоему Хьюго Мартинесу, о котором она никогда раньше не слышала.
Среди местных фотографов Мартинес сильно выделялся. Сразу бросалось в глаза – «серьезные» работы, и это еще мягко сказано. Прекрасные, глубокие, захватывающие? Очень профессионально напечатанные и развешенные. Самая большая – по крайней мере 120×90. Похоже, Мартинес много путешествовал: тибетское «небесное погребение», омовение ярко одетых индусов в Ганге и покойники на погребальном костре. Церковные дворики, траурные процессии, плакальщики в черном на каменистом острове в Шотландии. Безвкусно-цветастое мексиканское кладбище и развеселая гульба в День мертвых. Стоящие на коленях перед могилами
