Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
Что он имеет в виду? Пытается ее успокоить? Или вышучивает? Нет, так легко она не сдастся.
Тут Вирджил добавил с некоторой неохотой:
– Я его знаю. Хьюго Мартинеса.
– Ты знаешь этого фотографа?
– Его многие знают.
– Еще скажи, что он твой друг!
– Нет. Но я им восхищаюсь, на расстоянии.
– Это почему?
– Он талантливый, но не очень-то ладит с людьми. Один раз прочел профессорский курс в университете. Он поэт-лауреат Западного Нью-Йорка. Получал награды как фотограф. Участник политических протестов. В общем, местная «противоречивая фигура»… вроде меня, но большего масштаба.
Вирджил рассмеялся. А Джессалин даже смутилась, оттого что ничего раньше не слышала об этой «местной фигуре».
– И к нему… относятся с уважением? Уайти его знал?
– Отвечая на первый вопрос: и да и нет. К нему относятся с уважением, хотя он не всем нравится. Отвечая на второй: Уайти его не знал.
– Это в его стиле: снимать людей исподтишка? Без разрешения?
– Он не снимал тебя, мама. Я же объяснил.
– Ты его защищаешь? От собственной матери?
Вирджил не переставал удивляться тому, как она расстроилась. Стучала кулачком о кулачок. Даже смерть отца не вызывала у нее такого отчаяния.
– Мама, постарайся понять: это не фотография конкретного человека. Это композиция. Исследование контрастов – свет и тьма, массивы черноты с почти полным отсутствием цвета, туман. Бледный профиль женщины дублирует силуэт месяца, едва заметного из-за облаков. Крошечная табличка на могиле посверкивает, как кусочек меди. То есть здесь все же присутствует цвет, хотя фотография кажется черно-белой. Но заметно это не сразу, надо приглядеться. Несмотря на траурность момента, она по-своему прекрасна. Хотя, соглашусь, наверно, ему не стоило снимать украдкой. Похоже, он это делал с помощью объектива для фотоувеличения.
– Мы можем его попросить убрать ее? Пожалуйста!
– Ну… попробуй.
– А ты?
– Я… я… мама, я не могу. Это было бы неправильно. Хьюго Мартинес серьезный художник, и я против цензуры. Фотография «вдовы», а не тебя.
– Но эта «вдова» – я!
– Нет. Женская фигура в его композиции уже не ты.
– Но люди так не думают. На фотографии я, Джессалин Маккларен… скорбящая по мужу… и ты это прекрасно видишь.
– Нет, мама. Ты отвернула лицо. У скорбящей нет лица. Когда мы находимся в публичном месте, мы себе уже не принадлежим. Ты не можешь рассчитывать на приватность, когда ты на общем кладбище.
– Но я же знаю, что это я. Мое пальто, моя нога, забрызганная грязью. Он смеется надо мной?
– Конечно нет. Никто, мама, над тобой не смеется. Он создал произведение искусства, которое переживет вас обоих. Вот что мы видим.
Вирджил заговорил с такой страстью, что Джессалин наконец умолкла. Она чувствовала себя глупой, ничтожной и… брошенной.
– Может, это и прекрасно, но так больно.
Вирджила ждал еще один сюрприз: изумрудное тряпично-перьевое яйцо Амоса Кезиахайи, которое приобрела мать.
Он проводил ее домой, так как не хотел оставлять одну в расстроенных чувствах. И вот она вынула из холщовой сумки нечто необычное, чтобы показать ему. Крутя яйцо в руках, он радостно смеялся, но при этом почувствовал легкий укол.
– Мама, почему ты это купила?
– Сама не знаю. Привлекло мое внимание. Оно мне показалось… необычным.
– Так и есть. Работы Кезиахайи все необычные.
– Ты с ним знаком?
Вирджил задумался.
– Нет. Хотя он живет в фермерском доме на Медвежьей горе.
Его отрешенность была для матери загадкой.
– Он одиночка из Нигерии или у него есть друзья?
– Не знаю. Я правда ничего о нем не знаю.
И тут сработал материнский инстинкт:
– Ты не хочешь пригласить его к нам на ужин? Я буду рада.
Вирджил вздрогнул и поглядел на нее испуганно:
– Х-хорошо. Может быть. Как-нибудь.
– Скажешь мне тогда.
Джессалин пристроила яйцо на стуле в гостиной, на подушечке, и с комнатой что-то произошло. Как будто случился маленький взрыв.
Дорогой Хьюго
9 июня 2011
Дорогой Хьюго,
Вы меня, скорее всего, не помните. Я «вдова» на вашей фотографии.
Поначалу я испытала шок, увидев ее в публичном месте, к такому я была не готова. К выпачканному грязью пальто, к согбенной, словно надломленной, спине.
Но потом я поняла, что грязь делает эту фотографию необычной и прекрасной. Такой «запятнанный» траур. Вдова погружена в себя. Она глядит себе под ноги, не подозревая о стоящем где-то сзади живом человеке с камерой.
Вы были ко мне очень добры, когда я нуждалась в помощи.
Если вначале я на вас рассердилась, то сейчас я смотрю на это по-другому.
Мой сын художник, это он мне объяснил всю красоту вашей работы.
Вы принесли покой в мою жизнь. Сама не знаю почему. Вдова захотела жить, носить все время траур недостаточно.
Ваш друг,
Джессалин.
IV. Звезды
Июнь – декабрь 2011
Враги
– Лоренка! Присядь здесь!
То есть рядом с папой.
Ее любимым фильмом на все времена был «Паттон».
Впервые она его увидела лет в десять-одиннадцать в телевизионной комнатке в подвале их дома.
Папа сказал: «Дети, посмотрите классный фильм. Отличная актерская работа Джорджа Скотта».
Сидя рядом с папой, Лорен смотрела это кино как завороженная. Кто сидел по другую сторону – может, Беверли, может, Том, – она не запомнила. Размытое пятно. Наверное, хотелось думать, что они с отцом наедине. Хоть раз в жизни без большой компании.
Пять детей в семье – это чересчур. Спросите хоть у кого, кто побывал в такой ситуации.
Идеальное число? По мнению Лорен, один ребенок.
Но тогда возникает вопрос: кто именно?
Некоторые останавливаются на одном ребенке. Но тогда это был бы Том, ее, черт бы его побрал, старший брат, привыкший всеми помыкать, а не она.
Кто-то на втором. Особенно если один – мальчик, а другая – девочка. Но тогда это была бы Беверли, старшая сестра, черт бы ее побрал, тоже привыкшая всеми помыкать, а не она.
Лорен стала третьей. Двое старше ее и двое моложе ее. (Младшие, понятно, не в счет.)
Но, несмотря ни на что, Лорен ощущала себя единственным ребенком. Центром притяжения в семье Маккларен.
Если единственный ребенок склонен отождествлять себя с родителями, представляющими для него авторитет, то младшие дети склонны бунтовать. Эту популярную психологическую теорию девяностых Лорен, получившая степень по психологии, не разделяла.
Лорен отождествляла себя с родителями, особенно с Уайти, незаурядным отцом.
В детстве ей хотелось быть им, но поскольку это невозможно, то она решила, что станет такой, какой стал бы папа, если бы он был ею.
(Рассуждение понятное? С точки зрения Лорен, более чем.)
Это он ее называл Лоренкой.
Больше никто.
Шесть раз она потом пересматривала «Паттона» после того первого просмотра, когда они с папой сидели на кушетке, тесно прижавшись друг к дружке. Шесть раз она восхищалась
