Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
И у ворот школы царила небывалая суматоха. Несколько человек во главе с Дин Юэцзинем топтали загоревшуюся от петард сухую траву, Дин Юэцзинь предупредил моего отца, дескать, погода стоит сухая, как бы не случилось огня, не дай бог сгорит под землей мой племяш Сяоцян. И Дин Сяомин пришел из деревни, улыбается, спрашивает: братец Хой, чем подсобить? Дела для него не нашлось, но Дин Сяомин заверил моего отца, что не болеет, что сил у него хоть отбавляй, и спустился в яму помогать землекопам.
Фэнь, которая в былые дни кашеварила с Чжао Сюцинь на кухне, теперь исхудала до костей, жить ей осталось совсем недолго, и Фэнь подошла к моему отцу спросить, почему же он приехал один, без матери, Фэнь скучала по моей матери, не могла забыть, как в день свадьбы та встретила ее у отчего дома и отвела в Динчжуан. Как привела ее за руку в нашу деревню, привела ее в мужнин дом.
И Деревяха Чжао, который совсем недавно узнал, что болеет лихоманкой, промаялся несколько дней один в пустом доме, а теперь вот пришел со всеми к школе и увидел, что на блюдо с приношениями попала могильная земля. Деревяха оттащил блюдо в сторону и спросил моего отца, как теперь быть с фруктами и лепешками. Ешьте, махнул рукой отец. И Деревяха Чжао засунул в карман пару пампушек с блюда, а лепешки и пирожки раздал сновавшим в толпе детям.
Площадка у ворот была запружена людьми, народ шумел и толпился, словно на школьный двор приехал театр. У моей могилы собралось несколько десятков человек, почти сотня человек, все они хотели поучаствовать в загробной свадьбе, посмотреть на ритуалы, которые будет исполнять пожилой распорядитель. Деревенские глазели, как он запускает петарды: первую связку – перед вскрытием могилы, вторую связку – перед спуском в яму, третью связку – перед тем, как открыть гроб. Запустив третью связку, распорядитель завесил вход в могилу красным полотном шириной в несколько циновок и отогнал толпу от края могилы, чтобы спрятать меня от посторонних глаз, затем спустил в яму красные праздничные одежды и велел помощникам снимать крышку и облачать меня в свадебный костюм.
После облачения пришла пора выносить меня из могилы. Самый торжественный момент. И вот толпа вокруг затихла и притаила дыхание, ожидая, когда в красных одеждах я поднимусь из могилы. Из опасений, что при виде меня дед с отцом не смогут сдержать слез, что плач их спугнет мою душу, распорядитель отозвал моего отца в сторону и попросил его увести деда подальше от могилы, переждать эту часть церемонии. И отец пошел искать деда. Пошел искать деда, чтобы обсудить с ним, собирать ли в конце гостей, устраивать ли застолье на всю деревню. На самом деле и про гостей, и про застолье отец давно все решил, он рассудил, что деревенские обойдутся без угощения, – ни к чему закатывать пир для толпы лихоманочных с их родней. Вместо этого отец хотел устроить застолье в городе, уже пригласил на него своих городских друзей и приятелей. И даже выкупил все три этажа в громадном ресторане, потому что родители невесты были самыми большими шишками в городе, самыми важными городскими начальниками, и на банкет был приглашен весь цвет городского общества. Весь цвет городского общества ждал, когда начнется банкет, чтобы отпраздновать нашу загробную свадьбу. Но распорядитель велел отцу обсудить с дедом, устраивать ли застолье в деревне, так что отец направился прямиком к школе, надеясь встретить там моего деда.
В школе деда не оказалось, отец потолкался в толпе у ворот, но и там его не нашел и тогда только сообразил, что деда не видели у могилы с самого начала церемонии.
И отец отправил людей на поиски.
И скоро деда нашли: он сидел в одиночестве у дороги из школы в деревню, сидел под жидкой тенью молоденького вяза, глядя на иссушенную равнину, на иссушенный Динчжуан, и лицо его застыло бледной соломенной маской, словно дед крепко о чем-то задумался. Задумался о чем-то серьезном, о том, как мал человек и как огромны небо с землей, как высоки горы, как глубоки моря, как семье его раньше времени пришел конец, как от семьи его ничего не осталось. А может, вовсе он ни о чем не думал, просто устал, вот и сел отдышаться под вязом, нашел укромное место и решил передохнуть. И сидел там в одиночестве, курил и глядел на равнину, на высохшие поля, и лицо его было потерянным и печальным. Отец подошел ближе и увидел, что на вязе остались только редкие голые ветви, и сидеть в их тени – все равно что сидеть на солнцепеке: пот стекал у деда по щекам и по шее, на спине белой полотняной рубахи расплывалось мокрое пятно.
Отец подошел и осторожно спросил:
Отец, ты чего тут уселся? Жара какая.
Дед медленно обернулся.
Сяоцяна сейчас в новый гроб перекладывают?
Отец утвердительно хмыкнул и опустился на корточки рядом с дедом.
Ты чего тут делаешь?
Дед долго молчал, впившись глазами в лицо отца, и наконец спросил:
И все-таки, на сколько лет она старше нашего Сяоцяна?
Отец усмехнулся: ты, верно, караулишь здесь, чтобы Цзя Гэньчжу не явился на свадьбу?
Вместо ответа дед снова спросил:
И все-таки, на сколько лет она старше?
Отец устроился рядом.
Невеста и должна быть немного старше, иначе как она будет угождать Сяоцяну? Отец обернулся к деду и сказал: а я вот жду не дождусь, когда Цзя Гэньчжу явится на свадьбу, хочу посмотреть, посмеет ли он меня хоть пальцем тронуть.
Дед снова впился глазами в отца.
Говорят, Линцзы эта хромала на левую ногу.
Отец отвел взгляд и холодно бросил:
Мне сказали, если не приглядываться, даже не заметишь. Пусть Цзя Гэньчжу только попробует испортить нам праздник, продолжал отец, один мой взгляд – и он покойник.
Дед не хотел говорить про Цзя Гэньчжу и снова свернул разговор на
