Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Отец ее – начальник уезда?
На лице отца проступила улыбка.
Говорят, она еще и падучей болела.
Отец вытаращился на деда, спрашивая глазами, откуда он это узнал.
Но вместо ответа дед только смерил отца косым взглядом. Теперь он знал, что сон его не обманул. Тяжело вздохнув, дед отвернулся к деревне и вгляделся туда, где стоял дом Цзя Гэньчжу. С дороги как раз были видны ворота его дома. Двустворчатые ивовые ворота, все это время они стояли открытыми, но с самого утра ни один человек не вышел из них на улицу и не зашел во двор, как будто дома у Цзя Гэньчжу вообще никто не жил. И стоило деду об этом подумать, как из ворот вышел человек с белой лентой на бамбуковом шесте и повесил ленту на сухое дерево у ворот, объявив Динчжуану, объявив всему миру, что в доме у него покойник, а потом как ни в чем не бывало вернулся во двор и запер ворота. Белая лента реяла на ветру, будто выброшенный за ворота белый флаг, и при взгляде на эту ленту сердце у деда ухнуло вниз, он перевел глаза на отца, посмотрел на него с досадой и облегчением и сказал:
Ты целыми днями пыжишься, из кожи вон лезешь, неужели не мог невесту получше сыскать?
Отец непонимающе уставился на деда.
А где ты лучше-то видел? Знаешь, куда ее отец метит? Отец вдруг повысил голос: его со дня на день мэром Кайфэна назначат!
Дед ничего не ответил, только хмыкнул, не скрывая презрения, и смерил отца насмешливым холодным взглядом. Затем он поднялся на ноги, вытер пот с лица, отряхнул штаны, вгляделся в толпу у моей могилы и увидел, что красное полотно теперь не лежит на земле, а свисает с золотого гроба – значит, меня уже вынули из могилы, а все мои косточки облачили в праздничные одежды: ребра, позвонки, руки и кисти положили в красную курточку, ноги завернули в красные штаны, ступни обули в красные башмачки. Значит, меня достали из могилы и уложили в золотой гроб, и теперь на смену трауру пришло веселье, на смену горю пришел праздник, и дед мой направился в школу.
Отец двинулся следом за ним.
Отец, ты состарился, переезжай со мной в город.
Не обращая на него внимания, дед медленно шагал к школе.
В городе заживешь на покое, говорил отец. В Динчжуане у тебя никого теперь не осталось, можно здесь вовсе не показываться.
Дед даже не обернулся, даже взглядом отца не удостоил.
Так они дошли до школьных ворот и увидели, что распорядитель отдал команду поднимать гроб, и восемь молодых парней взвалили золотой гроб на плечи и под грохот огромной связки петард на десять тысяч залпов собрались выносить меня за ворота. Я умер двенадцатилетним, не успев произвести на свет детей и внуков, которые могли бы выстроиться у гроба с белыми повязками на рукавах, и распорядитель сложил красное полотно в большой цветок и прикрепил его к изголовью золотого гроба, чтобы все видели: это не похороны, а свадьба. Вот так, а потом восемь парней подхватили гроб с моим телом и взвалили его на плечи.
И приготовились уносить.
И понесли меня от деда, понесли из школы, понесли из Динчжуана.
Понесли в чужое место, женить на хромой, больной падучей девушке на шесть лет старше.
Вот так, взвалили на плечи и понесли.
Петарды с треском взрывались, искры летели во все стороны, по земле катались обугленные бумажные завитки, голоса кипели, словно вода в котле. На школьном дворе царило небывалое веселье. Оглядев толпу деревенских, что собралась на мою свадьбу, отец вдруг остановил гробонош, забрался на пригорок и громко обратился к своим односельчанам.
Дорогие земляки, жители Динчжуана! Дядюшки и тетушки, сестрицы и братцы! Дальше нас провожать не надо, мы сами! И знайте: в случае чего в городе у вас есть Дин Хой, он всегда поможет!
Отец кричал во все горло:
Динчжуан – моя родина, я от своих земляков таиться не привык. Так что скажу вам как на духу… Мы с начальником уезда собираемся купить пять тысяч му земли, ровно посередине между уездным центром, Кайфэном и Чжэнчжоу, на берегу Хуанхэ. Будут там и горы, и воды, и луга, и я задумал устроить на этой земле элитное кладбище. Знаете, что такое элитное кладбище? Кладбище по всем законам фэншуй, чтобы и горы тебе, и воды. А двести му на этом кладбище лежат аккурат между рекой Хуанхэ и хребтом Маншань – отборнейшая земля, для могилы лучше не найти.
Все знают присказку: «У живых рай – Сучжоу да Ханчжоу, а у мертвых – гора Маншань да река Хуанхэ», но раньше мы в Динчжуане только вздыхали: где наша деревенька, а где Сучжоу и Ханчжоу? И разве кому из нас суждено после смерти лежать между Хуанхэ и горой Маншань? А теперь ваш Дин Хой выбился в люди, и пусть я не могу переселить вас в Сучжоу или Ханчжоу, зато мне под силу похоронить своих земляков у горы Маншань!
Так что Дин Хой дает вам слово, дает слово землякам из Динчжуана: если кто из вас захочет лежать на кладбище у горы Маншань, я обеспечу лучшие участки, устрою вас по соседству с моим Сяоцяном. А захотите родных туда перенести, назначу вам самую низкую цену, участки с лучшим фэншуем почти даром отдам.
Договорив, отец взглянул на солнце, повисшее почти над самой макушкой, обвел глазами притихшую толпу, спустился с пригорка и подал гробоношам знак, чтобы несли меня дальше.
Деревенские кучками тянулись за гробом, переговаривались, задавали отцу вопросы, он им отвечал. А дед остался стоять там, где только что топтались гробоноши, хотел напоследок переброситься с отцом парой слов.
Говорит ему: можешь спокойно идти по деревне, Гэньчжу помер, больше он тебе ничего не сделает.
А отец рассмеялся и говорит: отец, да мне никто ничего не сделает, на всей равнине ты один моей смерти желал.
Сказав так, отец пошел к деревне следом за толпой. А дед остался у пустой могилы, остался стоять там, где недавно был золотой гроб, и лицо его вдруг набухло дубовой сизостью, слова отца ударили его, словно обухом, напомнив о чем-то забытом, и сердце у деда гулко застучало, а на лице и ладонях с грохотом выступил пот. И тогда дед перевел взгляд со спины моего отца на удаляющийся гроб, на толпу за гробом и увидел, что гроб снова накрыли широким куском красного шелка, и он стал похож на свадебный
