Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
А меня уносили все дальше и дальше, и когда уже нельзя было разглядеть дедова лица, я закричал из гроба, закричал что было сил:
Дедушка! Дедушка!
Закричал изо всей мочи:
Дедушка! Я туда не хочу! Не отпускай меня! Спаси!
Закричал страшным голосом:
Спаси меня, дедушка! Спаси меня скорее!
Дедушка, спаси! Спаси меня!
Дедово лицо вдруг потемнело, руки задрожали, он подобрал с земли чью-то дубинку из каштана, дубинку толщиной с запястье, и скорым шагом пошел догонять толпу. Догонять гроб. Сбиваясь на бег, дед поравнялся с хвостом процессии, замахнулся длиннющей каштановой дубинкой и огрел моего отца по затылку. Огрел по голове. Отец даже не успел оглянуться, даже крикнуть не успел, только качнулся и мягко повалился на землю, словно мешок с отборной мукой тончайшего помола.
И кровь его растеклась по земле пятном, похожим на весенний цветок.
Глава 4
Убив отца, дед словно всю деревню осчастливил. Труп оставил лежать посреди дороги, а сам поспешил в Динчжуан с радостной вестью и всем встречным рассказывал:
– Эй! Я Дин Хоя убил!
– Эй! Я Дин Хою башку проломил!
Разом помолодев на десять лет, дед скорым шагом дошел до деревни и направился из западного конца Динчжуана в восточный, заглядывая по пути в каждый дом. Толкает ворота, кричит:
– Эй! Слыхали? Я Дин Хоя убил, огрел его дубинкой по затылку, он и помер!
Толкает другие ворота, кричит:
– Кто дома? Скажи папке с мамкой, что я Дин Хоя убил. Проломил ему башку тяжелой каштановой дубинкой, огрел его по затылку, он и помер.
Толкает третьи ворота:
– Один остался? Ничего, ступай на кладбище, да жертвенной бумаги прихвати, скажи батюшке с матушкой, скажи брату, что Дин Шуйян убил своего сына Дин Хоя. Огрел его дубинкой по затылку, он и помер.
Толкнув седьмые ворота, дед увидел, что на всех дверях там висят замки, все двери оклеены потрепанными от непогоды траурными свитками. Дед упал на колени посреди двора, отбил три поклона Небу, три поклона Земле и проговорил:
– Братец, сестрица, я к вам с добрыми вестями: я Дин Хоя убил. Огрел его дубинкой по затылку, он и помер.
Толкнув ворота Цзя Гэньчжу, дед увидел во дворе черный гроб. Бухнулся на колени у гроба, отбил земной поклон и сказал Цзя Гэньчжу то же, что и всем остальным:
– Племяш, я тебе добрую весть принес: я братца твоего Дин Хоя убил. Так что можешь спать спокойно. Огрел его дубинкой по затылку, он и помер.
Наконец дед вышел к свежим могилам у околицы, упал на колени и прокричал:
– Эй! Все слушайте! Я вам добрую весть принес! Я убил своего старшего, Дин Хоя! Огрел его дубинкой по затылку! Он и помер!..
Том 8
Лето кончилось.
Снова наступила осень.
За целое лето на равнине не выпало ни капли дождя. За целое лето и половину осени. За шесть месяцев, за сто восемьдесят дней не выпало ни капли дождя. На равнину пришла небывалая засуха. Травы и посевы засохли, погибли на корню.
Без воды погибли и деревья. Павловнии, софоры, мелии, вязы, туны и редкие гледичии – почти все деревья на равнине ждала тихая смерть.
Старые деревья срубили, а молодые погибли от засухи.
Пруды пересохли.
Реки обмелели.
И колодцы иссякли.
И комары погибли без воды.
Не дождавшись положенного срока, цикады сбросили панцири и погибли вместе с деревьями, прильнув к сухим ветвям и сухой коре. И все подветренные стены Динчжуана, все тенистые уголки скрывал плотный слой золотистых панцирей.
Солнце не погибло.
И ветер не погиб.
И луна со звездами.
Отца закопали, а на третий день в Динчжуан приехали люди из города и увезли моего деда с собой. Он убил человека, убил моего отца, люди приехали и увезли его с собой. Увезли и держали где-то три месяца, а потом наступила середина осени, на равнину пролился дождь, и деда отпустили. Его увезли, будто спасая от засухи, погубившей на равнине все деревья, все травы, увезли и расспрашивали о разных деревенских делах: о кровяном промысле, о гробовом промысле, о сватотрядах, а потом на равнину пролился дождь и лил без перерыва семь дней и семь ночей, и когда колодцы, реки, озера и каналы снова наполнились водой, деда отпустили.
Спасли от засухи, а потом отпустили.
Дед вернулся в Динчжуан к сумеркам – сумеречное солнце, будто кровяной шар, садилось над Хэнаньской равниной, заливая небо багрянцем, заливая багрянцем землю. Солнце стелило багрянец, и наступали сумерки. Как и в прежние дни, по западному краю равнины катился закатный хохот. Над безмолвной твердью слышался тонкий травяной скрип. Середина осени – пора листопада, но этой осенью из выжженной земли равнины снова прорастала трава. В полях и на пустошах, на барханах вдоль старого русла Хуанхэ виднелись зеленые пятна, зеленые прогалины. Бледно-зеленые прогалины. И соленый аромат осенних трав был точь-в-точь как душистый пар свежих ростков по весне.
Чистый и пламенный.
По небу разливался ярко-алый свет. Изредка пролетали воробьи и вороны. Да проносились коршуны. Их тени катились по равнине, словно крошки табака.
Дед возвращался домой.
Он совсем не изменился: на иссохшем лице по-прежнему лежала пепельно-серая тень. Изжелта-серая тень. Голову его покрывала поношенная соломенная шляпа, через плечо висела собранная в скатку постель, с которой дед
