Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Говорит:
– Твою ж мать! В деревне люди мрут один за другим, а ты анекдоты травишь! Да еще хохочешь, только что по земле не валяешься.
И зарезал Большеротого Дина. Говорит:
– Какого хера ты веселишься?
Вот так и зарезал..
Покойник в деревне стал все равно как дохлая курица, как дохлая собака, все равно как раздавленный подошвой муравей. Никто больше не рыдал, не вешал на ворота белые свитки. Человек умирал, и его в тот же день хоронили. Гробы у всех были давно готовы. И могилы копали, пока человек еще не помер. На могилу уйдет целый день, а в такую жару за день покойник уже смердит, так что и гробы, и могилы готовили загодя, человек умирал, его бросали в гроб и закапывали.
Все больные из школы разошлись по домам.
Давно разошлись по домам.
Когда они уходили из школы, лихоманка в деревне еще не разгулялась в полную силу. И уходили они не из-за лихоманки, а потому что управа не выдала им ежемесячную матпомощь. Ни риса с мукой не выдала, ни масла. Паренек, который ходил в волостную управу за матпомощью, тронулся в путь сразу после завтрака, вернулся к обеду. Вернулся с пустыми руками:
– Говорят, Динчжуану теперь ничего не положено. Ни цзиня муки не положено.
Цзя Гэньчжу, Дин Юэцзинь и все остальные больные сидели в теньке под школьной стеной – вынесли во двор телевизор и расселись в теньке перед экраном, а как услышали эти новости, дружно вскинули глаза на паренька.
– Почему это не положено?
– Говорят, мы разграбили могилу Дин Ляна с Линлин, унесли из могилы гробы, поэтому нам больше ничего не положено.
Теперь больные вскинули глаза на Юэцзиня с Гэньчжу. Все понимали, что это мой отец распорядился урезать матпомощь. Что отец решил, будто Юэцзинь с Гэньчжу разграбили дядину могилу и унесли гробы. И больные ждали, что Юэцзинь с Гэньчжу пойдут и растолкуют моему отцу, что они могилу не грабили и гробов не трогали, но Гэньчжу с Юэцзинем только переглядывались и молчали.
И спустя несколько дней больные разошлись из школы по домам.
В тот день дед копался у себя на огороде неподалеку от школьных ворот, поливал две грядки, похожие на три циновки, расстеленные возле задней стены сторожки. Рядом с моей могилой. Дед носил из школы воду, колодезную воду, и поливал ей грядки, поливал джусай, лук и зеленую капусту. Дед таскал воду ведрами, и вода уходила в землю, словно в пропасть, словно в белые безбрежные пески старого русла Хуанхэ – не успеешь глазом моргнуть, а земля снова сухая. Чтобы полить две грядки, деду пришлось семь раз сходить с коромыслом к колодцу. А раньше хватало четырех ходок. И вот, когда дед почти закончил поливать свои грядки, два десятка больных во главе с Цзя Гэньчжу встали у дедова огорода, держа в руках узлы с постелью и одеждой, с чашками и палочками, с веерами и циновками, встали и уперлись глазами в деда, словно это он прогнал их из школы.
Все взгляды упирались в деда, давили на деда, словно это он не выдал больным продуктов, словно это он заставил их разойтись по домам. А дед стоял у грядки с пустыми ведрами на коромысле и тоже смотрел на больных, смотрел в обращенные к нему глаза, в обращенные к нему лица и больше их не боялся. Больше не чувствовал перед ними вины, не чувствовал себя их должником. Словно и говорить с ними было не о чем. Словно раньше он знал этих людей, но теперь не мог припомнить, кто они и из какой деревни. Словно раньше помнил за собой должок, но теперь знал, что больше ничего им не должен. Знал, что люди из этой толпы разграбили могилу его сына, разрушили сановную могилу, вырытую на равнине впервые за несколько столетий, вынесли из могилы драгоценные парные гробы из гинкго, которые не появятся на равнине еще несколько столетий. Вот так, и к лучшему, теперь дед ничего им больше не должен. Все долги возвратил, теперь они в расчете.
Теперь дед мог смотреть на них точно так же, как они смотрели на деда.
И они молчали, холодно глядя друг на друга.
Холодно и неприветливо.
Поглядели и разошлись. Цзя Гэньчжу тяжело сплюнул на землю, будто у него во рту камень вместо слюны, и повел людей за ворота.
И больные ушли из школы. Но перед уходом кое-кто напоследок обернулся и смерил деда тяжелым взглядом. Таким взглядом, будто дед слишком многое им задолжал, и ни разграбленная могила, ни украденные гробы не покроют долг. Будто ему нескоро удастся покрыть этот долг. А дед стоял у ворот, стоял у своих грядок, переваривая этот взгляд, и думал: чего вам еще от меня надо? Чего вам еще? Могилу разграбили – я ни слова не сказал, никому не пожаловался, не проклял никого, так чего вам от меня надо?
И дед пошел к колодцу набрать еще пару ведер воды.
И у ворот наткнулся на Дин Юэцзиня – с узлом в руках он последним уходил из школы.
– Дядюшка, грядки поливаете? – спросил Юэцзинь.
– Юэцзинь, – ответил мой дед, – ты когда Ляна могилу разграбил, я в деревне слова не сказал. Так чего вам еще надо? Хотите меня с потрохами сожрать?
Юэцзинь встал перед дедом, опустил узел с вещами на землю и сказал, подумав:
– Братец Лян был хороший человек, а вот братец Хой – последний козел. Забрал наши с Гэньчжу гробы, забрал у больных матпомощь, а кто ему сказал, что это мы с Гэньчжу повели народ могилу грабить?
Говорит:
– А пусть даже и мы, разве это его оправдывает? – Юэцзинь вскинул голову и, щурясь от солнца, заглянул деду в лицо: – Знаете, чем нынче промышляет братец Хой? Он теперь не только гробами заведует, а еще женит друг на друге заразных покойников и покойниц. За одну свадьбу берет двести юаней.
Говорит:
– Сколько у нас в уезде неженатых парней унесло лихоманкой? А девушек незамужних? Если за каждую свадьбу брать по двести юаней, это сколько же получится?
Говорит:
– Братец Лян умер, но лучше бы братец Хой
