Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе
Вечером на улице я встретил Эйвинда. Я думала, что он уехал в Одессу.
ЛЕОНОРА И ЛАТЕРФРОСКЕН
Эйвинд был для меня утешением, хотя, конечно, я находил его слишком незрелым. Он был старше меня на несколько месяцев, и я завидовал ему в этом. Так как он никогда не должен был узнать об этом, я проводил вечера с Латтерфроскеном. И все же однажды Эйвинд узнал об этом с изумлением на лице. Тогда я почувствовал себя одновременно и маленьким, и большим.
Леонора была девушкой моего возраста. Она работала по дому у моего работодателя. Она была пухленькой девушкой, хорошо развитой для своего возраста. Задолго до выпуска о ней ходили истории о том, что она была сильно увлечена некоторыми моряками. Но она была привлекательной и стала еще одной, в которую я влюбился. Однажды зимним вечером она пригласила меня пойти с ней в лес. Было холодно, но мы пошли вместе. Хотя я дрожал, но не от холода. Я не мог произнести и десяти слов. На следующее утро я не осмелился даже взглянуть в ее сторону. Однако она весело поздоровалась со мной и рассмеялась. Это было ужасно. Но я еще долго лелеял тайную надежду, хотя в конце концов она рухнула. Латтерфроскен бросился к ее ногам, и я никогда не мог понять этого парня, который, по его собственным словам, мог бы выбрать себе дочерей из хороших людей. Я совершал с Латтерфроскеном долгие прогулки, во время которых он подробно пересказывал мне слова Леоноры, обращенные к нему, и то, что он сказал в ответ. Джон Уэйкфилд был красивым мужчиной; он действительно был таким, но его карикатура — это Латтерфроскен. Именно Джона я изобразил для вас в образе Латтерфроскена — его глаза, его отвратительный рот.
Вполне вероятно, что мы никогда не делаем ничего другого, кроме как повторяем то, что другие делали до нас, и каждое повторение является темой для другого, те же действия снова и снова в тщательно продуманных комбинациях. Вероятно, в мире существует лишь ограниченное число выполнимых действий, и именно их мы и совершаем. Мы вынуждены останавливаться на достигнутом, и когда мы остро осознаем эту ситуацию, концепция независимости естественным образом исчезает. Возможности можно комбинировать, но конечная комбинация, скорее всего, уже достигнута.
МЕТКА КАИНА
Эти обстоятельства долгое время были крайне отталкивающими для меня. Я укрывался в дружеских отношениях абсурдного характера из-за подавленного желания любви. Когда несколько лет назад меня осенило, я постарался снова закрутить крышку. Но ситуацию было не опустить. Теперь я смотрю на все это безмятежно, то есть в той мере, в какой мой разум способен на спокойствие. Ибо, конечно, моя жизнь — это вечно пылающая лихорадка. Имеющихся знаний никогда не достаточно, чтобы удовлетворить меня; мой мозг постоянно находится в поисках причины, стоящей за причиной. Я знаю, что много раз вы удивлялись, как и я сам довольно часто, тому, что я так неустанно посвящаю себя этим жалким судьбам Янте. Что такое Янте для меня? Я уходил в вечность, но всегда с грузом Янте на челе, и если бы вы сейчас вскрыли мое сердце, то, по всей вероятности, нашли бы там и Янте. Но я — строитель космоса, и пока что я завершил не более чем туловище. Я должен продолжать. Иначе, полагаю, лучше было бы покинуть свою мастерскую, отправиться в радостный отпуск, увидеть больше мира, чем я уже видел. Как-то увидеть все то, что видели все остальные. Нет, не это, если только вернуться и увидеть то, что я сам видел раньше — снова стать джентльменом, ненадолго остановившись в Лондоне.
Ах да, именно по этим или примерно таким же путям шли мои мысли, когда я стоял одной ногой в горниле саморазрушения, и вся моя воля стремилась к побегу, как это было свойственно мне тогда. Но сегодня это уже не так. Наконец-то я победил себя и вошел в серную ванну, откуда я не выйду, пока не уменьшусь до ребенка и не смогу видеть.
Я ЛЮБИЛ ТОГО, КОГО НЕНАВИДЕЛ БОЛЬШЕ ВСЕГО
Для меня очевидно, что в детстве, я был влюблен в Фрекен Нибе. Каждый раз, когда кто-нибудь из учителей приходил, чтобы перекинуться с ней парой слов, я был недоволен. Ничто из сказанного ими не ускользало от моих ушей, а одного учителя я особенно ненавидел только за то, что он подарил ей на день рождения зеркало. Для меня было радостным событием, когда его перевели в другой город, подальше от Янте. Больше всего мне хотелось разрубить ее надвое по талии, отрубить руки и голову. Ее округлое туловище я бы спрятал куда-нибудь подальше, лишь бы оно было у меня.
Это стало катастрофой, когда мальчик по имени Вильфред Краакевинге подверг ее насилию. Он ударил Фрекен Нибе. Возможно, она заслужила это, но это глубоко ранило меня, и я был на грани слез каждый раз, когда вспоминал об этом.
Это дело было следствием стремления Фрекен Нибе к чистоте. Она предупреждала нас за день, когда планировала провести проверку. Затем она проходила по проходам и внимательно осматривала руки и уши. Она никогда не прекращала спорить со мной по поводу черноты моих ногтей. Среди нас было много тех, кого она ругала за это состояние, и всем было приказано на следующий день привести себя в порядок. Но поскольку на следующий день не было никаких улучшений, Фрекен Нибе приходила в еще большую ярость, чем прежде, и устраивала нам общую трепку ушей за то, что мы такие упрямые и непослушные. Хотя я драил ногти до тех пор, пока не содрал кожу с пальцев, успех никогда не вознаграждал мои усилия. Она смотрела на мои ногти, краснела и тут же давала мне взбучку. Как я ее ненавидел!
С Вильфредом Краакевингом обращались так же, но он был не таким, как все мы; он был иностранцем, приехавшим с родителями из Гамбурга за год или два до этого. Однажды, когда мы снова занимались маникюром и Фрекен Нибе остановилась, чтобы сделать ему замечание, он не принял выражение вислоухого пса, которое мы привыкли наблюдать на лице мальчика и к которому Фрекен Нибе была так же привычна. Вместо этого он возмущенно посмотрел на нее, и все наши сердца перестали биться от ужаса. Фрекен Нибе, видимо, тоже почувствовала
