Три пары - Лорен Маккензи
– Все в порядке, мы можем поговорить об этом утром. Думаю, тебе стоит попить воды и пойти спать. Я хочу, чтобы ты позаботилась о себе. Хорошо?
Запела птица, предвещая появление солнца, которое еще не показалось на бледном небе.
– Фиа видел, как они целовались.
Рука Конора опустилась, телефон упал на диван. Он знал, что это правда.
Конор объезжал островок зелени перед домом своего детства. Вывеска «Продается» исчезла. Лужайка перед домом заросла одуванчиками. На подъездной дорожке были сложены куски белой фанеры разных размеров. Кухонные шкафчики его матери. Ее пластиковая столешница, которую столько раз оттирали дочиста, лежала на траве и ждала, чтобы ее выбросили.
Конор однажды стоял у этой столешницы и спрашивал мать, почему она плачет, а она отвечала, что не плачет: он чувствовал себя таким беспомощным – он знал, что что-то не так, но ему отказали в объяснении. Он не мог спросить у Фиа о том, что тот увидел между Фрэнком и Беатрис. Не мог дать ему понять, что что-то не так, потому что не мог объяснить это. Он отвезет Фиа в школу и поедет на работу. Сделает все возможное, чтобы придерживаться графика приема. На обед съест ролл с беконом, выпьет американо и займется созданием веб-сайта для клиники. Так он и продержится.
Конор выезжал задним ходом со школьной парковки, когда в зеркале заднего вида появился Фрэнк, несущийся на велосипеде. Без шлема. Длинное черное пальто развевается. Конор развернул машину и последовал за ним на главную дорогу. Фрэнк встал на педалях, чтобы набрать скорость. Конор ускорился. Фрэнк оглянулся через плечо и увидел его.
Фрэнк кубарем взлетает в воздух.
Фрэнк лежит на столе морга с пробитым черепом, с освежеванными конечностями.
В двух дюймах от заднего колеса Фрэнка Конор резко свернул вправо и обогнал его: порыв воздуха заставил Фрэнка потерять равновесие. В зеркало заднего вида Конор наблюдал, как велосипед бесконтрольно завилял, прежде чем сбросить Фрэнка в канаву. Он остановился и подождал, пока Фрэнк, шатаясь, не выпрямился. Затем он уехал.
Конор диагностировал восьмилетнему ребенку тонзиллит, выслушал кашель сорокатрехлетнего курильщика, взял у него кровь, подписал больничный лист для работника колл-центра, не задавая вопросов, взял биопсию родинки, пересмотрел антидепрессанты, назначенные пациентке. Заполнял формы, делал записи, выписывал рецепты, давал направления. Посочувствовал медсестре клиники по поводу ее больного раком кота. Конор ненавидел кошек, но не собирался говорить ей об этом. Во время ланча его не заинтересовал ролл с беконом, он мог только следить за временем. Он не мог объяснить никому, и даже самому себе, что с ним происходит. Это смятение также означало, что он не мог представить, что скажет или сделает, когда вернется домой к жене, ребенку, отцу. Он затаил дыхание. На внутренней стороне локтя появилась зудящая сыпь, бугристая и красная. Конор безрассудно расчесывал ее, наслаждаясь облегчением от зуда и последующим жжением. Он диагностировал себе стрессовые высыпания.
Было 6:10 вечера, и он собирался домой, когда пришел мальчик с матерью. Росс оказался не на той стороне во время столкновения на тренировке по регби после школы. Рыжеволосый, пятнадцатилетний, с кистозными прыщами. Мать попыталась дать мальчику возможность говорить за себя, но Конор не мог вынести молчания. Росс крепко прижимал руку к груди. Конор осторожно распрямил ее, и мать вздрогнула.
Если не считать одного резкого вздоха, мальчик не издал ни звука во время осмотра. Если перелом и был, то незначительный. Несколько недель в гипсе, и он сможет вернуться к игре. Мать очень переживала, что ее сын не сможет принять участие в специальном матче Кубка через два месяца. Конор как раз пытался предостеречь их, что не сможет ни в чем быть уверен, пока не увидит рентгеновский снимок, когда Росс объявил, что покончил с регби. Он его ненавидит. Он хорош, но недостаточно хорош. Мать, которая, казалось, уже купила ему билет, футболку, будущее, попыталась его заткнуть. Его взяли в команду Юниорского Кубка только для того, чтобы он сидел на скамейке. Чтобы он был запасным.
Конор видел себя в этом мальчике. Достаточно хорош, чтобы попасть в школьную команду по херлингу[18], но недостаточно, чтобы играть на поле. Личное унижение – как верный командный игрок, он всегда с энтузиазмом подбадривал своих товарищей со скамейки запасных – закончилось, только когда он сдал финальные экзамены с лучшими оценками в школе.
И вот он снова тут. На скамейке запасных.
В машине, пробираясь сквозь пробку, Конор повторял эти слова вслух снова и снова. Помнишь Фиа? Помнишь нашего маленького мальчика, который не знал ничего, кроме любви? Как ты могла так поступить с ним? Как ты могла на это пойти? Все кончено. Мальчик остается со мной.
СУКА.
Рядом остановился другой водитель и открыто уставился на него. Конор кричал на лобовое стекло, на красный свет, который отказывался переключаться, на ожидающих велосипедистов, теснившихся вокруг машины.
Череп Фрэнка разбивается о бетонный бордюр. Возомнивший о себе мерзавец. Конор знал таких, как он, слишком хорошо. В медицине полно подобных ему эгоистичных, аморальных отморозков, которые считают, что мир принадлежит им.
ГРЕБАНАЯ МРАЗЬ.
Он не мог отправиться домой, не мог позволить Фиа увидеть его в таком состоянии. Не мог волновать отца, когда сожмет шею Беатрис и перекроет ей кислород. Раздавит ее подъязычную мышцу. Он проехал по Саут Серкулар Роуд, развернулся у района Долфинс-Барн и поехал обратно, к дому престарелых.
Молли сидела в очереди из инвалидных колясок, ожидающих, чтобы их куда-то повезли. Когда он выкатил ее из очереди в коридор, она заворчала от удивления, но при взгляде на нее он увидел, что она улыбается. Он завез ее в комнату. Кровать была разобрана и ожидала ее.
– Еще слишком рано спать, да, мам? Проверить, что показывают по телевизору?
Он включил телевизор, переключился с передачи про кулинарию, с футбола и нашел новости. Поставив стул рядом с ней, он сел и стал смотреть, как эксперт в сером костюме говорит в микрофон. Избрано новое правительство, есть некоторые ожидания, что ситуация изменится. Он в это не верил.
– Кто это? – спросила Молли.
– Не знаю.
– Я бы ему не доверяла ни на грош. Считает себя божьим даром. Посмотри-ка в его глаза. Взгляд такой,
