Три пары - Лорен Маккензи
Фрэнк забрался в кровать и откинул перед ней одеяло:
– Давай залезай, я совершенно убит.
– Мне нравятся твои грязные словечки. – Она скользнула на кровать рядом с ним, и он притянул ее к себе.
– А мне нравится, когда ты в фартуке, – сказал он.
– Разберись с этим. – Лиззи почувствовала, как погружается в сон в его объятиях. Она тоже была измотана. – Где или у кого он мог их украсть?
Фрэнк издал звук. Это могло быть «я не знаю» или «не сейчас»: в любом случае у Лиззи не было сил переспрашивать.
Традиция требовала, чтобы Лиззи с Фрэнком проводили День святого Стефана[12] у родителей Фрэнка. Розмари и Судья, также известный как Роберт, никогда не проявляли интереса к тому, чтобы проводить Рождество с перевозбужденными внуками. Те два брата Лиззи, которые не эмигрировали, уступили семьям своих жен и никогда не встречали Рождество вместе. Ее родители, дряхлые бедолаги, проводили каждое Рождество у кого-то из них. В следующем году снова придет очередь Лиззи.
Лиззи нравилось посещать родителей Фрэнка гораздо больше, чем ему самому. Розмари и Роберт были очаровательными собеседниками и щедрыми хозяевами. В их доме ей помогали повесить пальто, а ее стакан никогда не бывал пуст. Они жили на викторианской площади в Дун-Лэаре, в трехэтажном доме с большими раздвижными окнами и садом вокруг. Дом знавал лучшие времена – в подвале воняло сыростью, а белое дерево пожелтело. Когда Фрэнк вошел в парадную дверь, он превратился в кого-то похожего на себя пятнадцатилетнего, которого он когда-то описывал ей. Угрюмый, сгорбленный, с прекрасными саркастическими комментариями для всего происходящего – когда можно было расшифровать его бормотание.
На десерт им подали груши, варенные в вине. Детям, в том числе Майе и Джеку, предложили желе и мороженое.
– Мне нравится вилка для фруктов. Нам нужны вилки для фруктов? – Фрэнк помахал Лиззи своим крохотным серебряным инструментом.
Розмари, маленькая худая женщина, постоянно находившаяся в движении, проигнорировала сына. На нее периодически нападала глухота. Так она сохраняла свой рассудок, призналась она однажды Лиззи. Фрэнк разбрасывал свои комментарии, как конфетти, в надежде, что какой-нибудь из них упадет на подходящую почву. Лиззи отругала его: стальной выдержки Розмари, возможно, и хватит, чтобы противостоять его ребяческим насмешкам, но Лиззи была уверена, что кровожадная решимость Фрэнка добиться реакции сама по себе губительна. Фрэнк считал, что его мать вообще не испытывает к нему никаких чувств. Он много раз слышал, как она расхваливала преимущества школы-интерната перед всеми, кто готов был слушать. Фрэнк, единственный ребенок в семье, нуждался в компании других детей. Она предполагала, что его самоощущение, к сожалению, было слишком бескомпромиссным. Насколько Лиззи могла судить, Фрэнк был похож на своего отца, Судью Роберта Дюркана: требовательный, властный и ни за что не готовый делиться этой властью. У отца и сына были одинаковые темные глаза, дарившие им их силу убеждения.
Дети вытерпели очередной розыгрыш подарков. У Роберта и Розмари он всегда был лотереей. В списке желаний Джорджии в этом году не было мини-платья в стиле семидесятых, но Майе понравились жемчужные серьги. Джимми пришлись по душе доставшиеся ему книги, когда она прочла их ему. Джек никогда не наденет пиджак, который ему купили, – если только кто-нибудь не умрет прежде, чем он из него вырастет. За последние годы он присутствовал на обеде в честь Дня святого Стефана всего несколько раз. В этом году новоприобретенный рост Джека и его свежее кокетливое обаяние превратили его в звезду дня. Роберт хохотал. Розмари хихикала. Фрэнк грелся в отраженном свете Джека, как будто Джек был выражением его истинного «я», того «я», которое они не смогли оценить в первый раз. Майя, с другой стороны, похоже, взяла на себя роль Фрэнка, угрюмого пятнадцатилетнего подростка: для нее это было несложно. Но сегодня все было по-другому – вместо того чтобы направить гнев на мир и все, что в нем было, она направила его на Джека. Все, что он делал, было встречено с насмешкой.
Невзирая на шторм, проливной дождь или сильный холод, как сегодня, после обеда в День Стефана семья шла по пирсу Дун-Лэара длиной в милю до самого его конца и обратно. Роберт и Розмари остались прибраться. Им не нравилась толпа на пирсе. Лиззи знала, что под толпой имелась в виду ее семья. Обычно всю прогулку Лиззи кричала, ее сердце постоянно колотилось, когда дети подбегали к краям пирса, где темно-зеленое море только и ждало, чтобы поглотить их. «Отойдите от воды. Слишком близко. Слишком БЛИЗКО!» Сегодня было еще хуже: брусчатка стала скользкой от вкраплений льда. Джек взял на себя эту задачу: держался между Джорджией, Джимми и морем, умело отгоняя их, как пастух. Майя еле плелась, хмурясь под капюшоном толстовки.
На обратном пути, рука об руку с Фрэнком, Лиззи спросила, когда он собирается поговорить с Джеком.
– Слишком поздно что-либо говорить.
– Но ты сказал…
– Если хочешь, спроси его. Но что он скажет? Да, я все это украл, обшарил чьи-то сумки? Украл в магазине? Он пойдет в отказ, и что ты будешь тогда делать? Пытать его водой? – Фрэнк был прав. – К тому же ты весь день носила этот браслет.
Лиззи не хотела отдавать браслет. Он висел теплой тяжестью на ее запястье. Он был роскошным. Она хотела бы носить его без чувства вины. И уже смогла оценить, насколько полезны айпады в том, чтобы заткнуть младших. Она надеялась, что Майя ошиблась. Но если Майя права, то ничего не сделать – гораздо хуже. Но разве это ее проблема? На самом-то деле? Могла ли она вообще считаться мачехой Джека, если провела с ним так мало времени? За Джека отвечал Фрэнк. Не ей было вмешиваться.
Джек бегал вокруг них кругами, отгоняя детей от моря. Это превратилось в игру, в которой они подходили все ближе и ближе к краю, побуждая Джека гоняться за ними. Даже Майя начала улыбаться.
Глава 26
Дерево
За две недели до Рождества Беатрис обнаружила в холле грязное старое пуховое одеяло. Она ни за что не спутала бы его со своим – оно было из полиэстера и свалялось. Она взяла одеяло, намереваясь выкинуть его на задний двор, пока не выяснит, кому оно принадлежит. От него попахивало: затхлостью и чем-то еще. Беатрис снова потянула носом, и ее колени подогнулись. Если бы ей не удалось ухватиться за перила, она могла бы упасть
