Бездны - Пилар Кинтана
– Я знаю, что была не очень хорошей мамой.
Я чуть не начала утешать ее, чуть не сказала, что это неправда, что она лучше всех на свете, но в тот день я хорошо попрыгала на батуте, поела попкорна и поплакала на груди у тети Амелии и потому промолчала.
– Когда в меня вселяется грусть, я очень стараюсь прогнать ее, честное слово.
Мама была лишь силуэтом в темноте, выражения ее лица я не различала.
– Ты самое главное, что у меня есть, Клаудия. Хоть иногда на меня накатывает грусть, ты единственное, что мне по-настоящему важно. Ты знаешь об этом?
Я молчала.
– Я тебе обещаю: я буду очень стараться, буду бороться изо всех сил и не позволю грусти снова одолеть меня.
У меня выступила слеза. Я лежала не шевелясь, и мама вряд ли ее заметила.
– Сегодня днем будет прощание с Ребекой, – сказала мама за завтраком. – Мы с папой думали взять тебя с собой.
Я посмотрела на папу, он улыбнулся.
– Ты хочешь поехать? – спросила мама.
– Ну еще бы.
– Вчера вечером я разговаривала с Мариу, она сказала, что девочки тоже будут. Я знаю, ты хотела с ними познакомиться.
Я вымылась медленно и тщательно. Помыла голову шампунем и кондиционером. Намылила пупок, и за ушами, и под коленками, и сгибы локтей. Надела праздничные голубые брюки, белую блузку на пуговицах и замшевые адидасы с желтыми полосками. Выпрямила челку маминым феном и сделала пучок, взяв резинку в тон брюкам. Достала клубничный блеск для губ, который уже несколько месяцев пылился в ящике тумбочки. Открыла, и запах разлетелся по комнате. Намазала губы.
Папа был в пиджаке и галстуке, мама – ужасно красивая, с распущенными волосами, красными губами и в черном платье до колена.
Прощание было в доме, который Фернандо Себальос построил для Ребеки, когда они поженились. Дом был рядом с квартирой тети Амелии, вдоль обычно тихой улицы тянулась длинная череда автомобилей.
Дом был двухэтажный, с плоской крышей и черными колоннами, а на втором этаже – с изогнутой стеной, выложенной оранжевой плиткой. На первом этаже были ворота гаража и еще дверь поменьше – для людей. Главный вход располагался наверху. Мы поднялись по пологой, будто рампа, лестнице, позвонили, и дверь тут же распахнулась, словно нас ждали.
Нам открыл улыбающийся мужчина папиного возраста – светлокожий, но загорелый, с морщинами и голубыми глазами. Я вспомнила, как мама описывала глаза Патрика – драгоценные камни в пустыне. Это он? Я в волнении посмотрела на маму. Она улыбалась.
– Проходите, пожалуйста, – сказал мужчина и указал на лестницу, которая спиралью спускалась в большую гостиную, где собрались все гости. В глубине виднелось окно, оно поднималось от пола первого этажа до потолка второго, как в нашей квартире. За окном – река, деревья, сад. На втором этаже, где мы стояли, длинный коридор, а вдоль него – закрытые двери.
Мужчина сказал, что идет купить льда, потому что на прощании с ирландкой его нужно много, для виски, и вышел, закрыв дверь.
– Это Майкл, – понизив голос, сказала мама, – старший.
Папа поправил галстук.
На первом этаже было полным-полно народу: в гостиных, в столовой, на крыльце, у бассейна и в саду, который доходил до самой реки. В саду были камни, травы, саманы и другие растения, которые казались дикими, хоть на самом деле дикими не были. В доме толпились гости всех возрастов, а еще двое официантов, несколько кухарок и священник в черной рясе с фиолетовым поясом.
Мое внимание привлекла старуха, вся такая белая, что было не разобрать, где седая челка, а где ее лоб. У нее были голубые глаза, такие прозрачные, каких я в жизни не видела, одета она была с ног до головы в белый лен. Она казалась пришелицей, даже не иностранкой, а инопланетянкой с какой-нибудь далекой планеты, на которую не проникает солнечный свет. Она сидела в кресле в большой гостиной, рядом стояли алюминиевые ходунки. Ее ни на секунду не оставляли одну. Позже я узнала, что это мама Ребеки. Папа умер много лет назад, так что мама была единственная, кто тем вечером грустил.
Было совсем несложно отличить О’Брайенов от гостей. Хотя некоторые из них были более светлокожие, рыжеволосые и высокие, чем другие, все они были отмечены печатью семейного сходства: рост, глаза, цвет кожи и будто из мрамора высеченные черты. Все болтали, пили, смеялись, никто не отчитывал детей, которые тут же бегали и кричали. Все это больше походило на праздник, чем на поминки.
Мариу, Лилиану и их дочерей я узнала сразу же, потому что видела их на фотографиях. Их мужей тоже, хоть они меня и не занимали. Мариу была в черных брюках и белой блузке, с распущенными волосами. Увидев маму, она заулыбалась. Они обнялись, расцеловались, и мама тепло с ней заговорила.
Мариу, взглянув на меня, спросила:
– Это Клаудия?
– Это Клаудия.
Она присела, чтобы быть со мной на одном уровне. Глаза у нее были серые, с темными и светлыми прожилками, и, пока она смотрела на меня, пристально и изблизи, я чувствовала, как на меня изливается ее красота.
– Какая красавица, – сказала та, что была красивей всех.
Мариу встала, мама поблагодарила ее за неискренний комплимент. Мариу огляделась:
– Мои вон там.
Старшая из девочек, моего примерно возраста, беседовала с гостями, как взрослая, в гостиной с плетеной мебелью. Две девочки помладше, одна – дочь Мариу, другая – Лилианы, ходили под руку по саду, то и дело принимаясь прыгать. У всех были косички колоском и одинаковые белые платья с вышивкой на груди, пышными рукавами и бантом сзади.
– Красавицы, – сказала моя мама с искренним восхищением. – А платья как сахарные. – Она положила мне руку на плечо. – А эту никакими силами не заставишь вылезти из брюк. Она сегодня чудом выбрала нарядные – и все равно с кедами.
Мариу посмотрела на мои замшевые адидасы с желтыми полосками:
– Если б можно было, я б только в кедах и ходила.
– Ну да, – сказала мама.
Мариу подмигнула мне:
– Они потрясающие.
Подошла Лилиана, поздоровалась вежливо, но сдержанно. Она была пониже и потолще сестры, с ямочками на щеках. Тут подошел папа, о котором мы совсем забыли, и Мариу с Лилианой обернулись к нему.
Я заметила двоих мужчин, наверняка братьев Ребеки. Они были в пиджаках и галстуках, сложены так же, как тот, что открыл нам дверь, примерно того же возраста, почти старые, но загорелые и подтянутые. Я задумалась, есть ли среди них Патрик. Мама не выказывала
