Бездны - Пилар Кинтана
На перемене мы с Марией дель Кармен, достав еду, уселись друг напротив друга.
– Как ты теперь будешь исправлять этот ноль?
Школьный двор был сплошной цемент, ни травы, ни цветов. Только множество девочек, все одинаковые, в форме: синяя юбка, белая блузка, гольфы, черные туфли. Кое-кто сидел, как мы, другие стояли, все играли, болтали, бегали.
– Не знаю.
– Но почему ты не попросила маму помочь?
Я чуть не рассказала ей правду. Что я попросила и все подробно объяснила, а она не поняла, потому что не захотела понять, потому что моей маме на все наплевать, кроме ее журналов, – и на меня, и на мои уроки, и что она днями напролет только валяется в постели и ничего не делает. Я чуть не разрыдалась. Слезу уже подступили к горлу и защекотали, будто комок перьев. Но на самом деле это был не вопрос, а упрек. Мария дель Кармен продолжала:
– Моя мама говорит, что твоя мама самая красивая и элегантная у нас в классе.
Комок перьев, сухой и плотный, застрял на полпути, и мне пришлось его проглотить.
– Серьезно?
– Что она идеальная женщина.
Я хотела было улыбнуться, но вышла лишь гримаса сироты, как у папы. Не знаю как, но Мария дель Кармен как будто не заметила вымученности и улыбнулась мне в ответ по-настоящему.
Лусила взяла мой ланч-бокс.
– Добрый день, сеньорита Клаудия.
Мы зашагали прочь.
– Я ненавижу маму.
– Не говорите так.
– Она неправильно сделала мне задание. Учительница показала мою тетрадь всему классу и поставила мне ноль.
Лусила ничего не ответила.
– Я отрежу ей волосы ножницами.
– Кому?
– Маме.
– Не говорите так.
– Столкну ее с лестницы.
– Даже думать так грешно.
– Ну тогда я скажу ей правду – что она худшая мама в мире.
– Бедняжка, она ведь так слаба в последнее время.
– Мама?
– Сегодня мне пришлось поливать растения…
Я посмотрела на Лусилу. Она по-прежнему глядела перед собой. Ни одна из нас не сказала больше ни слова.
Лусила открыла дверь в квартиру. Мне показалось, что внутри спокойнее, чем когда-либо: растения замерли, в воздухе висит тишина. Она пошла на кухню, а я, с портфелем за плечами, не ожидая ничего хорошего, особенно после того, что сказала Лусиле, направилась вверх по лестнице.
В родительской спальне стоял полумрак. Я заглянула внутрь. Там было как в пещере. Мама лежала в постели, под одеялом, несмотря на жару, и дышала очень медленно. Она была совсем маленькая, как древняя старуха, как будто, пока я была в школе, она высохла и жизнь покинула ее, оставив лишь это вымученное дыхание.
С поминок Ребеки она больше не пила виски. Таблеток тоже не пила. Ни красного носа, ни хриплого голоса, ни бумажных платков. Я обернулась и посмотрела через окно на гуаяканы. Цветов на них не было, но и голой коры тоже. Они снова зазеленели, на каждой ветке пробивались новые ростки.
Обнаженная лестница у меня под ногами, ступеньки и трубки из черной стали, вдруг показалась мне страшнее, чем пропасть на финке, еще круче и жутче. А внизу виднелись джунгли, густая здоровая зелень. Вечерний ветер влетел в окно, пробудив джунгли, нарушив покой, и в квартире, несмотря на мамину болезнь и слабость, начался праздник.
