Бездны - Пилар Кинтана

Вечером, за ужином, он посмотрел на нее, а она – молчок, сидит с парализованной шеей.

На следующее утро, за завтраком, он сказал ей:

– Передашь сахар?

Она, не глядя на него, пододвинула ему сахарницу.

– Спасибо, – с улыбкой сказал он.

Мама некоторое время упорствовала, но чудище уже присмирело, так что к концу завтрака они с папой снова разговаривали друг с другом и все снова стало как всегда.

На день рождения тетя Амелия подарила мне джинсы и футболку, мама с папой – другую одежду. Когда на следующее утро папа уехал в супермаркет, мы с мамой пошли ко мне в комнату примерить обновки.

– Ты разволновалась, когда увидела Патрика?

Мы с мамой еще не умывались, она сидела у меня на кровати непричесанная и в пижаме.

– Да.

– Он красивый.

– Правда же?

– И сын его тоже, только очень глупый.

– Почему это он глупый?

Я не знала, что сказать.

– А может, он тебе понравился?

– Не-е-ет, – возмутилась я.

Она рассмеялась.

– А тебе по-прежнему нравится Патрик?

Теперь уже она не знала, что сказать.

– Не стоило мне пить, – сказала она, а потом: – Давай-ка примерь эти брюки.

Видимо, она наступила на что-то, что торчало из-под кровати, наклонилась посмотреть и вытащила свой портрет – тот, что я нарисовала на занятиях. Сюрприз, который я хотела подарить ей на день рождения, а у нее был ринит и она на него даже не посмотрела. Теперь она с изумлением рассматривала портрет.

– Потрясающе!

Портрет был квадратный, ее профиль на горчичном фоне, цвета нашей машины, потому что этот цвет ей идет и так она попросила. На фотографии, с которой я срисовывала, она была в синей блузке, но на рисунке я изобразила бордовую, в тон помады. Прямой треугольный нос, распущенные волосы. Я очень старалась, чтобы они были как настоящие, не просто коричневое пятно, а отдельные волоски шоколадного цвета.

– Как же так вышло, что мы его не повесили?

Я пожала плечами.

– Ох, Клаудия, прости меня.

Она встала, прикинула портрет на стену, но я сказала, что лучше повесить его в кабинете, со всеми семейными фотографиями.

– Да, пожалуй.

Мы пошли за молотком и гвоздями, примерили картину туда и сюда и в конце концов решили повесить рядом с фотографией дня, когда я родилась. Мамин портрет маслом, в моей детской манере, без рамы.

Оставалось всего несколько дней до начала учебного года. Мы с мамой пошли покупать мне форму. Магазин был узкий, с металлическими полками, ломившимися от одежды, мы еле-еле протискивались между ними. Вслед за нами туда пришли Мария дель Кармен с мамой.

Пока наши мамы беседовали, мы с Марией дель Кармен улизнули в палисадник. Нос у нее облезал. Она рассказала, как съездила на Сан-Андрес, а я – про финку, хозяйка которой пропала. Она выпучила глаза. Я рассказала, что потом ее нашли на дне пропасти и про кости, про поминки и маленький белый гробик. Она выпучила глаза еще сильнее. И тут мы поняли, что оградка палисадника будто бы граничит с жуткой пропастью, и стали ходить по ней, стараясь удержать равновесие и не свалиться.

– Я хотела бы выйти на работу, – сказала мама вечером. Мы ели эмпанадас.

Мы с папой удивленно на нее посмотрели.

– Мама Марии дель Кармен рассказала, что в «Пинакотеке» нужны люди.

– Что это такое? – спросила я.

– Мебельный магазин.

– И что ты будешь делать? – спросил папа.

– Пойду продавщицей. Им опыт не нужен, домохозяйки подходят. Мама Марии дель Кармен там работала на каникулах, пока Мария дель Кармен ходила на художественную гимнастику.

Она могла перекувырнуться назад три раза подряд.

– Я тоже хочу на гимнастику.

– Я бы взяла по будням утренние смены, пока Клаудия в школе. А по субботам ты брал бы ее в супермаркет.

– А может, запишете меня на гимнастику?

– Это ни к чему.

– Но я хочу!

– Это обсудим в другой раз, Клаудия. Сейчас мы говорим о моей работе.

Мы посмотрели на папу.

– Не понимаю, зачем тебе работать.

Папа не понимал, но и возражать не стал. Каникулы закончились, и я вышла в школу, а мама – на работу.

Она рано вставала, завтракала с нами в пижаме, а потом уходила к себе и выбирала, что надеть. Я, уже причесанная и в форме, ей помогала. Мы выкладывали одежду на кровать, рядом на пол ставили туфли на каблуках и вытаскивали из шкатулки украшения.

– Надень лучше лазуритовые бусы, – говорила я.

Или:

– Эти туфли совсем сюда не подходят.

Лусила кричала снизу, что я опоздаю в школу, и тогда я целовала маму на прощание и бегом спускалась.

«Пинакотека» располагалась на Восьмой улице: двухэтажный особнячок с окнами, переделанными в витрины, в которых красовалась дорогая плетеная мебель. Я ее видела только снаружи, мельком, из окна машины, но прекрасно представляла себе, как мама, ужасно красивая, в нарядах, которые мы с ней выбрали, разговаривает с клиентами, а те теряют голову и смотрят только на нее, а не на мебель, которую она пытается им продать.

Мама всегда возвращалась раньше меня. Встречала меня довольная, с идеальным макияжем и горами историй. Не умолкая ни на секунду, рассказывала мне о клиентах, некоторые из которых были иностранцами и не говорили по-испански, о своих промахах в английском и в подсчетах скидок (у нее было не очень хорошо с процентами и с калькулятором), о том, чтó ей удалось продать и какие безумные цены в этом магазине.

Вечером, за ужином, она повторяла свои истории для папы, и мы снова смеялись над ними.

Однажды в пятницу я пришла из школы; мамы не было дома. Я обежала всю квартиру сверху донизу, ее спальню, мою, кабинет, ванную…

– Лусила, где мама? – прокричала я из коридора.

Лусила вышла из кухни:

– Она звонила, сказала, что сегодня немного задержится.

В руках у Лусилы была тарелка с моим обедом.

– Кушайте, пожалуйста.

Она отнесла тарелку в столовую, а сама ушла на кухню. Я села за стол. Квартира, хоть и была полна растений, казалась пустой и огромной. Джунгли уже ожили, листья зеленели, как будто мама только-только протерла их тряпкой. И тут снаружи звякнули мамины ключи, дверь открылась, по коридору зацокали ее каблуки.

– Привет, мам.

– Смотри. – Она достала кошелек.

– Какая куча денег!

– Ну не такая уж и куча, – рассмеялась она, – но это моя первая зарплата.

Вечером она повела меня в «Сирс». Вначале мы пошли в отдел