Бездны - Пилар Кинтана
– Я им две недели назад подсыпала мочевины, которую привез сеньор Хорхе.
– Это заметно, – сказала мама с улыбкой, но я видела: она просто не хочет обижать Лусилу.
На самом деле растения стояли печальные, листья пожелтели и пожухли. Лусила сказала, что ей пора готовить обед, и ушла на кухню, а мама продолжила ревизию, пристально осматривая каждое растение. В конце она углубилась в заросли за трехместным диваном и оборвала с фикусов сухие листья.
Вот все мои мертвые, подумала я. Папины мертвые живут в его молчании, мамины стали растениями в джунглях, а мои – это листья, которые вот-вот опадут. Моя девочка-бабушка, мой убитый горем дедушка, тетя Мона, мой дедушка-медведь, моя бабушка – гусеница и кобра, женщины из журналов, Глория Инес, Паулина…
За окном виднелись голые гуаяканы. Ветви без листьев, с несколькими чахлыми цветочками. Земля под деревьями была усыпана облетевшими цветами, которые раньше были розовыми, а теперь выцвели и стали грязно-коричневыми.
– Они не умрут?
– Кто?
– Гуаяканы.
– Нет, тезка, – сказала мама. – Они каждый год оживают.
Кто-то легонько коснулся моего плеча, я подпрыгнула от испуга. Обернувшись, я увидела, что одна из пальм тянет ко мне руки.
– Привет, – поздоровалась я в ответ.
В полдень приехал папа, мы сели за стол. Хоть никто ничего не сказал, мама с папой тоже наверняка ощущали отсутствие Паулины, глядя на ее пустующий стул. Накладывая нам еду, мама спросила, хочу ли я на батут.
– Ну конечно!
– Папа договорился с твоей тетей, она тебя отведет.
– В честь дня рождения, – добавил папа.
Я села на сиденье рядом с водительским, мы с тетей Амелией обнялись.
По пути она расспрашивала меня обо всем: как финка, как мне там было, как мы отдохнули. Я отвечала, что хорошо, и хорошо, и хорошо. Она перевела взгляд с дороги на меня и улыбнулась.
Батут располагался на пыльном пустыре. На металлическую раму была натянута черная резиновая сетка, похожая на раскладушку для великана, а сверху надо всем этим высился цирковой шатер.
Я прыгала долго, поначалу робко, а потом – все уверенней и выше.
Ступни мои отталкивались от резины, и я взлетала к далекому пестрому потолку шатра. Внутри меня что-то замирало, во рту становилось сладко, в животе бился комок счастья, счастье разлеталось повсюду – взрывалось где-то в районе пупка и долетало до самых кончиков пальцев и волос. А потом я глядела вниз – и у меня захватывало дух. Тетя Амелия, смотритель батута, металлические столики, магазин – все было совсем крошечное. Мир был распластан внизу, а я парила в воздухе над ним, будто упала в пропасть и вот-вот умру, как бедная Паулина. От страха во мне скапливалась тошнота, но ступни мои вновь касались резины, я снова взмывала вверх, и снова во мне взрывался восторг.
Вдруг я заметила, что тетя Амелия смотрит вверх, сложив ладони рупором. Ее крик пронизал разделявшие нас невидимые миры, и я услышала:
– Клаудия-я-я!
Смотритель тоже кричал:
– Время закончилось!
Я слезла с батута на твердую землю.
– Пора нам перекусить, – объявила тетя.
Я будто приземлилась на другую планету – красная, возбужденная, с мокрыми от пота волосами. Не было ни ветерка, и казалось, весь зной Кали вдруг втиснулся ко мне в шатер. Мы купили сладкого попкорна и две «Касталии». Я отпила глоток, и мозг застыл от холода.
– С наступающим днем рождения, – сказала тетя.
– Спасибо.
Я вытерла губы ладонью. Она закурила.
– Так значит, тебе было хорошо на финке.
– Да.
Я зачерпнула горсть попкорна.
– А Паулине?
Паулину мне подарила тетя Амелия – а теперь ее нет. Что я могла ответить? К счастью, рот у меня был набит, так что можно было промолчать.
– Папа рассказал мне, что ты ее потеряла.
– Ты меня прощаешь?
– Я не сержусь на тебя, детка. Но я хочу знать, что случилось.
Она выпустила струйку дыма, дым, извиваясь, потянулся вверх.
– Я знаю, это была твоя любимая кукла.
– Да.
– И как же так вышло?
– Она бросилась в пропасть.
– Сама?
Я кивнула и зачерпнула еще попкорна. Мы помолчали – тетя курила, я жевала. Она докурила, бросила окурок на землю и раздавила туфлей.
– Паулина сама взяла и бросилась в пропасть…
Я попыталась было улыбнуться, чтобы она не поняла, чтó я на самом деле чувствую, но лицо меня не слушалось, губы скривились. Тетя обняла меня за плечи.
– Тебе было плохо на финке, да?
Я кивнула.
– Почему?
По щеке у меня покатилась слеза.
– Мне было страшно.
Я вытерла щеку.
– Чего ты боялась?
– Вируньяса.
– Кто тебе рассказал про вируньяса?
– Управляющий.
– Когда мы с твоим папой были маленькие, кухарка с финки пугала нас вируньясом. Если мы что-нибудь теряли, тетрадь, там, или карандаш, она говорила, что это унес вируньяс. Я жутко тряслась, но в глубине души знала, что это выдумки. Ты очень умная девочка. Думаешь, вируньяс существует на самом деле?
– Еще я боялась тумана.
– Туман и правда загадочный.
– И самого дома, он был такой странный, вход там наверху, а гостиная – внизу.
– Папа сказал мне, что дом очень красивый.
– Там пропала одна женщина.
– Ты боялась из-за Ребеки О’Брайен?
– Что она мне явится.
– Так ты боялась призрака.
– И еще что мама с папой пропадут, как она.
– С чего это они пропадут?
– Папа мог разбиться на дороге.
– Да, это очень страшно.
– И еще пропасти.
– Они жуткие.
– Да.
– А мама?
– Что – мама?
– Почему ты боялась, что она пропадет?
Я пожала плечами, как будто не знала ответа.
– Она же не ездила там на машине.
– Нет.
– А в чем тогда дело?
– Она могла упасть.
– Как это – упасть?
– Как Глория Инес.
– Но Глория Инес стояла на скамеечке.
– Она могла броситься сама.
– С чего ей было бросаться?
Я замолчала. Прожевала попкорн, отпила «Касталии». Но тетя не уступала.
– С чего бы?
– Она болеет.
– Ринитом?
Я помотала головой.
– А чем?
– Тем же, чем болела Глория Инес.
– Это она тебе сказала?
– Нет.
– А кто?
– Никто, но я сама знаю.
– А ты?
– Что – я?
– Ты тоже хотела броситься?
Я посмотрела на нее:
– Нет.
– Ты просто хотела вернуться в Кали.
– И чтобы все было как раньше, до Гонсало.
Теперь уже у тети сморщилось лицо и задрожали губы. Мы обнялись и заплакали.
Вечером мама безо всяких моих просьб пошла со мной в спальню. Я улеглась в постель. Она погасила лампу на тумбочке и
