Три пары - Лорен Маккензи
Он совершил ошибку, спросив Беатрис, что бы она о нем подумала, если бы никогда раньше его не видела.
– Если бы я пришел на вечеринку и ты увидела бы меня в комнате, полной людей, а?
Она лежала у него на груди, все еще сидя на нем верхом, его пенис свернулся у нее внутри. Их грудные клетки были скользкими от пота.
– А что?
– Просто скажи.
– Я бы ничего не подумала. – Ее дыхание было медленным и легким, поднималось и опускалось вместе с ним. Ее волосы пахли цитрусами.
– Хорошо, – сказал Фрэнк. – Я первый. Я бы подумал: она не ирландка – твой рост, твои скулы. Подумал бы: она красива, как и любая другая красивая женщина.
На этих словах Беатрис подняла голову и посмотрела на него, пытаясь уловить скрытый смысл его фразы.
– Но есть то, как ты смотришь на людей. Прямо и бесстыдно. Это меня интригует. Я думаю, тебе надоело, что люди смотрят на тебя, и ты пытаешься отвлечь их внимание, пристально глядя на них, пока они не оставят тебя в покое. – Она снова села, все еще глядя на него, прямо и бесстыдно. Она могла бы быть девушкой Бонда. – Я понятия не имею, что сейчас происходит у тебя в голове, – сказал он. – Не знаю, убьешь ты меня сейчас или поцелуешь.
Она улыбнулась:
– Я думаю, ты забавный.
Фрэнк знал, что «забавный» – это все, что остается у мужчин, которые движутся к закату.
– Что значит «забавный»? Забавный как?..
Он ждал, но она не отвечала. С Беатрис такое случалось постоянно. Дело не в том, что она не понимала намеков, она часто даже не знала, что этот намек вообще был.
– Хорошо. Я бы увидела мужчину средних лет. Я бы поняла, что ты ирландец, потому что ирландские мужчины плохо за собой следят. – Она прижала руку к мягкому холмику его живота с нежностью, которая его удивила. – Ты волосатый, как крестьянин, но темноволосый, так что, возможно, ты какой-нибудь испанский моряк. – Фрэнк был уязвлен. Да, он был темноволос и волосат, но ему говорили, что у него есть и другие, более привлекательные качества. Красивые глаза, например.
– Это очень по-немецки с твоей стороны.
– Ты думаешь, что то, откуда я родом, меня определяет.
– А что, нет?
– Я родилась в Германии, но мои родители поляки. Дома мы говорили по-польски, наши соседи были поляками, но, когда мы поехали в Польшу в гости, там мы были немцами. А теперь у меня еще есть паспорт, в котором написано, что я ирландка.
Фрэнк смутился. Он знал о ней так мало и ничего – о ее детстве.
– А ты такой же ирландец, как ирландец из Корка или Донегола?
Он засмеялся. Она была права.
– Расскажи мне о себе все. Я хочу знать, – сказал он.
Она улыбнулась ему, как ребенок, который думает, что его обманывают.
– Я думаю, ты говоришь это только из вежливости.
Фрэнка осенило: Беатрис, должно быть, одиноко. И вторая, более сложная мысль: она здесь не из-за его волосатого живота.
– Нет. Я хочу знать.
– Я расскажу тебе, почему не хочу секса в этой комнате. – Она слезла с него и подобрала одежду.
– Потому что это комната Конора?
– Да, но посмотри сюда, – она указала на засечки на дверном косяке. – Это Конор, когда ему было семь, одиннадцать, четырнадцать. – Она наклонилась к другой линии, примерно в трех футах от пола. – Это Фиа, когда ему было четыре года, и затем в июне прошлого года, в свой шестой день рождения. Вон там, под окном, на стене рисунки, которые Фиа нарисовал, когда тут ночевал.
Фрэнк подполз и увидел монстров, нарисованных синей ручкой на желтой краске. У них были круглые животы, короткие ноги-палки и огромные многопалые руки.
– Ты можешь притворяться, что я незнакомка, иностранка, которая вошла в комнату и запала на тебя, но это неправда. Ты ел за моим столом с моим мужем и моим ребенком.
Фрэнк сел на пол и завернулся в одеяло.
– Ты выбрал эту комнату, – сказала Беатрис.
– Это просто комната. А ты вспомнила про мужа и ребенка.
– Но разве ты не понимаешь, об этом я и говорю. Они уже были здесь.
– Ой, да ладно. Думаешь, у меня тоже нет багажа?
– Багажа?
– Семьи, обязанностей.
– Я знаю, что такое багаж. Но ты не носишь свой багаж с собой. Ты беспечен и беззаботен, как свободный человек.
Фрэнк встал, уронив пуховое одеяло на пол, и схватил свою одежду. Это была чушь. Его семья занимала каждую минуту его гребаного дня.
– Единственная разница между тобой и мной, Беа, в том, что ты думаешь, что подводишь себя, хотя на самом деле тебе нужно быть здесь. Ты одинока. И это нормально.
Она выглядела уязвленной.
– Все в порядке, Беа. И я хочу знать больше. Я хотел бы знать о тебе все.
Она на мгновение остановилась, рассматривая его. Он потянулся, чтобы прижать ее к себе, но вместо этого она схватила одеяло, встряхнула его и вышла из комнаты, чтобы аккуратно сложить его в шкаф под лестницей.
Беатрис торопилась уйти. Она знала, что могла бы настоять на другой комнате, но боялась открыть Фрэнку слишком многое. Несмотря на это, он видел ее насквозь. Ей хотелось снова сжаться в его объятиях и рассказать ему все. Он не стал бы ее осуждать: скорее всего, ему бы понравились подробности ее проступков. В отличие от Конора, Фрэнк не имел амбиций быть хорошим.
Когда она прибыла в школу, Дермот стоял у ворот и ждал, чтобы забрать Фиа. В последнее время Дермот казался маленьким и неряшливым, воротнички его рубашек стали свободными, а брюки висели. Его дряхлость подчеркивалась окружающим грязным снегом и льдом. Ноябрь оказался самым холодным за всю историю наблюдений. Падений на льду произошло так много, что в некоторых больницах кончился ортопедический металл. Было ощущение, что в стране никогда больше не потеплеет.
– Думал, ты встречаешься с риелторами. Я мог бы поберечь ноги, – сказал Дермот.
