Три пары - Лорен Маккензи
Фрэнк сидел, скрестив ноги, на полу пустой комнаты посреди моря синего клетчатого ковра, укутавшись в пуховое одеяло, похожий на какого-то горного монаха. Он разговаривал по телефону, его лицо светилось под одеялом. Беатрис стояла на пороге, наблюдая за ним, удивленная, что он не услышал ее прихода. Она проследила за линией, проведенной на внутренней части дверного косяка: «Конор. Август 1965 года. Пять с половиной лет». Одна из многочисленных засечек, протянувшихся вверх по косяку.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Беатрис. Фрэнк сбросил одеяло с плеч и встал. Он был обнажен, его пенис грубо направлен прямо на нее. Он широко раскрыл руки, призывая ее к себе.
– Не здесь. – Она отвернулась, но он за два широких шага оказался позади нее, обхватил ее руками за талию и развернул лицом к себе. Она рассмеялась. – Мне не нравится эта комната.
– Это просто комната.
Она открыла рот, чтобы объяснить, но он закрыл его поцелуем. Она не смогла бы отстраниться, даже если бы захотела. Как раз из-за этой его решительной хватки она и приходила сюда. Отсутствие колебаний, отсутствие манер – вот что в нем ее привлекало. В нем было только желание, а в ней – только забвение. Она была кожей и теплом, а все остальное не имело значения.
Они слепо цеплялись друг за друга, как детеныши млекопитающих, отстранившись, только когда устали, но так и не насытившись. Она лежала на спине, задыхаясь, отдельно от него на пуховом одеяле, и все еще чувствовала себя неловко в этой комнате, неловко от его настойчивого желания быть именно здесь.
На стене позади нее, под окном, прятались крошечные потайные рисунки синей ручкой.
– Это не имеет никакого отношения к Конору, правда? – спросила она.
– То, что я тебя трахаю? Нет. Он мне нравится.
Она не была уверена, что это правда.
– Тебе нравится его побеждать.
– Да, – сказал Фрэнк.
Он понизил голос, как злодей из фильма категории Б, и слова загрохотали у него в горле:
– Трахать тебя – это трахать тебя. Короче говоря, дело во мне.
– Ой, Фрэнк. – Ее это позабавило, но она не хотела, чтобы он это понял.
Он перевернулся на бок, чтобы видеть ее.
– А ты сама?
– То же самое.
Он засмеялся. У них не в первый раз случался этот разговор. Что это? Что мы делаем? На этот вопрос, похоже, тоже не было ответа.
После того дождливого утра, когда Фрэнк укрылся в холле Беатрис, он отправился на свою встречу с высоко поднятой головой и самодовольным видом. Огромная тяжесть упала с его плеч. Те несколько недель после Харвуда его преследовали мысли о том, что могло произойти, а могло и не произойти, что было начато и не закончено, какие радости он, возможно, упустил в своем одурманенном состоянии. На встрече по поводу телесериала он взял слово, намекнул на Тарковского и Эфрона, Бигелоу и Медоуза. Бросался именами, не упоминая никаких имен. Очаровывал и забавлял, но не позволял им увидеть, как отчаянно ему нужна эта работа. Он достиг нижней границы кредитного овердрафта, который был очень велик, а приближалось Рождество.
Звонок с сообщением, что работа его, раздался тем же вечером, когда он собирался поужинать с семьей. Он осмотрел своих четверых детей: полностью освоившийся Джек сидит за столом между Джорджией и Майей, заставляя их смеяться, его дорогая Лиззи пытается убедить Джимми перестать ныть – и на мгновение ему захотелось ударить себя в грудь. Его мир восстановлен, и как раз вовремя. Лиззи озадачивала его радость, учитывая, что ранее он сбросил эту работу со счетов как дешевку. Детективный сериал? Снятый как вестерн на холмах Уиклоу? Его раздражали ее вопросы. За сериал платили деньги, хорошие деньги, и съемки могли бы привести к регулярным заказам, если сериал продлят. Разве не этого она хотела, разве она не может перестать придираться к нему? Работа – это просто работа: сильнее всего он чувствовал облегчение. Причиной его радости было то, что он держал в объятиях Беатрис и абсолютно точно знал, что она его хочет.
Лиззи осаждала Фрэнка просьбами дать ей пройти прослушивание. В сериале была остроумная Мадам – хозяйка борделя, роль, которая, возможно, написана для нее: женщина в полном расцвете, одновременно жестокая и любящая. Ему как режиссеру было легко организовать для Лиззи прослушивание, но сложности, связанные с ее присутствием рядом целыми днями, были непредсказуемы. Он не мог так рисковать. Он предложил продюсерам изменить возраст Мадам на гораздо более молодую женщину, почти ровесницу девушек в борделе, чтобы увеличить конфликтный потенциал и сделать моральный выбор более неоднозначным. Продюсеры назвали Фрэнка гением. Когда Фрэнк рассказывал об этом Лиззи, то изобразил возмущение. Он обвинил сценаристов в погоне за рейтингами. Сценаристы, супружеская пара средних лет, обвинили Фрэнка в том, что он не дает роли женщинам постарше.
На роль Мадам Фрэнк выбрал талантливую Марли Томас. Двадцать восемь лет, длинные конечности и сухой разум. Его удивило, что он может оценить Марли и ее волосы медового цвета, но не желать ее по-настоящему. Он предположил, что это произошло потому, что он был полон мыслей о Беатрис. Во время натурных или ночных съемок он не мог увидеться с ней и был потрясен тем, насколько его это расстраивало. Снятые им эпизоды поступали в пост-продакшен на следующей неделе, новые эпизоды на следующий год не подтвердили. Эта неопределенность тревожила, но помогало осознание, что скоро у него будет больше времени, чтобы видеться с Беатрис.
После завершения съемок в пятницу вечером, забившись в угол в местном пабе, он рассказал Марли о своем почти «Оскаре», о посещении церемонии вручения премии Академии в смокинге, о том, как с ним подписало контракт Агентство Креативных Артистов, о встречах в «Мирамакс», «Фокс Серчлайт» и «Парамаунт», о том, как все хотели с ним работать. Он не рассказал, что ничего ценного из этого не вышло и что агент отказался от него через шесть месяцев. Фрэнку и его коллегам было больно вспоминать те ранние успехи, когда весь мир еще принадлежал им: они достигли пика, не зная, что это был их пик, не насладились им, потому что были слишком заняты, глядя на следующую вершину. Такого рода разговор часто случался по утрам, вызванный выпивкой и, к счастью, в выпивке похороненный.
Молодежь – актеры и съемочная группа – ничего не знала о его номинации. Для них он был еще одним телевизионным режиссером средних лет, ищущим подработки,
