Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Говорят:
– Твою ж бабушку! Вот народ, уже и лихоманкой болеют, а все ловчат.
Говорят:
– Ёпт! Одной ногой в могиле, а все равно ни стыда ни совести!
Чжао Сюцинь подняла повыше вывалянный в муке кирпич и закричала во все горло:
– Кто такой умник, выходи! Все принесли по пятьдесят цзиней муки, а ты в свой мешок четыре кирпича напихал, тридцатью цзинями отделался.
Бранится:
– Подлый ты человек, черное твое сердце, обокрал людей на двадцать цзиней! Вот не хватит на всех еды, а люди снова скажут, что это Чжао Сюцинь украла!
Ходит от одного мешка к другому, трясет кирпичом, кричит во всю глотку:
– Эй, соседушки, поглядите сюда! Вы меня бранили: дескать, Чжао Сюцинь воровка! Я воровка, луковку взяла с чужого огорода, редьку дернула, понесла домой, накормить мужа с детками! Огурчик с чужой грядки сорвала – вместо воды напиться. Я воровка, а честные люди напихали в муку четыре кирпича. И полмешка с рисом камнями разбавили.
Чжао Сюцинь швырнула кирпич в груду и схватилась за вывалянный в муке камень, камень величиной с добрую плошку. В былые времена она могла разом поднять полдюжины таких камней, набить ими пару корзин и понести на коромысле, но сейчас Чжао Сюцинь болела лихоманкой, сил у нее не осталось, она схватилась за камень, но не сдвинула его с места, схватилась другой раз и кое-как оторвала камень от земли, взяла в охапку, будто голову ребенка, и пошла прохаживаться с ним вдоль толпы, выкрикивая:
– Глядите, какая тяжесть! Насилу подняла! Сучий сын, принес этот камень вместо крупы! Кто такой умник, выходи сюда, бери свой камень и дуй домой, сваришь его в котелке на обед. – Камень бухнулся на землю, Чжао Сюцинь поставила на него правую ногу, подбоченилась, словно мужик, и проорала: – Вы что, дома у себя вместо риса камни варите? Детки да жены ваши ветром обедают и пеной срут? А стариков своих вы камнями да черепками потчуете?
Чжао Сюцинь все бранилась, прохаживалась перед толпой и бранилась, наконец устала браниться и плюхнулась на мешок с рисом. Сбор устроили сразу после обеда, а сейчас солнце добралось уже до середины неба и застыло над Динчжуаном. Деревню будто накрыло теплым одеялом. Зима кончалась, наступала весна, но люди оделись в ватные куртки, набросили на плечи пальто. Старики кутались в овчинные тулупы. А на ветвях деревенской софоры уже показались нежно-зеленые почки, бледно-желтые почки, прозрачная желтоватая зелень повисла на ветвях, словно капли воды, дрожащие в солнечных лучах. Вся деревня от мала до велика высыпала на улицу. Сбор продуктов – настоящее представление. А когда в мешках нашли камни, кирпичи и черепки, представление пошло веселее некуда. За два года, пока в Динчжуане гуляла лихоманка, деревенские соскучились без представлений, и потому все дружно высыпали на улицу, толпились и глазели на мешки, расталкивали друг друга и глазели на мешки, бранили прохиндеев последними словами.
Вслед за Чжао Сюцинь бранили прохиндеев последними словами.
Цзя Гэньчжу болел недавно и хотел перебраться в школу сильнее всех. В школе мать не будет целыми днями глядеть на него, утирая украдкой слезы. И жена не будет тревожиться, что он наградит заразой ее и сына. Потому и рис он принес самый белый, и муку самую тонкую, а как увидел, что у остальных и рис хуже, и мука грубее, сразу понял, что его облапошили. А теперь понял, что его кругом облапошили. И сказал, не сводя глаз с груды камней:
– Ох ёпт! Ох ёпт! Верните мне мои рис и муку, обойдусь без школы!
А дядя говорит:
– Вернем, но десять цзиней придется вычесть.
– Это с чего бы? – вытаращился на него Гэньчжу.
– Если каждый заберет свою долю, кому камни достанутся?
– Твою налево, тогда я остаюсь, – подумав, сказал Гэньчжу.
Деревенские стояли перед кучей, щупали камни и черепки. Солнце клонилось к западу, и улица алела. Зимний ветер задувал с равнины совсем по-зимнему. Люди переминались с ноги на ногу, потирали руки, пытаясь согреться. И тут на улице появился мой дед. Он ждал больных в школе, не дождался и пришел в деревню. Узнал, в чем дело, оглядел сваленные в груду камни и черепки и сказал:
– Пока не выясните, кто камни подложил, в школу не пойдете?
– Пойдем, – ответили из толпы, – кому охота дома сидеть, смерти ждать?
– Тогда идем, – сказал дед.
Но никто не двинулся с места, люди стояли и разглядывали камни, кирпичи и черепки с таким видом, будто их жестоко обманули. И дело было даже не в обмане, просто сами они не додумались вовремя до такой хитрости.
И люди застыли как истуканы, одни стояли, другие сидели, но никто не двинулся с места.
– Не хотите в школу, тогда расходитесь по домам, – предложил дед.
Никто ему не ответил.
– А если решили идти, давайте сюда тачку, сложим мешки и повезем в школу.
Люди сидели, стояли, грели руки в рукавах, в карманах, переглядывались, молчали, но каждому было ясно, что так дела не делаются. Не делаются, потому люди и застыли на перекрестке посреди деревни, а заходящее солнце, поскрипывая в тишине, катилось на запад, из последних сил согревая землю, словно умирающий огненный шар. Люди молчали и не двигались с места, и в конце концов дед мой спросил Дин Юэцзиня:
– Сколько весят камни с кирпичами?
– Сейчас узнаем.
Цзя Гэньчжу и Чжао Дэцюань разложили вывалянные в муке кирпичи, черепки и камни по корзинам, и Дин Юэцзинь по очереди их взвесил. Посчитали, вышло девяносто шесть цзиней, дед спросил, сколько человек собираются в школу, сказал, что можно разделить убыток на всех, и каждый донесет немного муки и зерна, но не успел договорить, как Цзя Гэньчжу вырос перед ним и заявил:
– Учитель Дин, бейте меня смертным боем, а я добавлять ничего не буду, если не верите, спросите
