Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Цзя Гэньчжу договорил, и следом подал голос Чжао Дэцюань, он уселся на корточки возле мешка с мукой, долго мялся и наконец пробормотал себе под нос:
– И я… Я тоже добавлять не буду.
И все остальные согласились, что добавлять ничего не будут.
Дед постоял немного, подумал и молча пошел на восток. Пошел к Новой улице, а деревенские остались стоять на перекрестке. Деревенские не знали, что задумал мой дед, стояли на перекрестке и ждали, когда он вернется, как ждут дождя посреди засухи. И скоро дед в самом деле вернулся. Вышел с Новой улицы, и в лучах заходящего солнца деревенские увидели, что с ним идет мой отец и катит на велосипеде пару мешков с мукой. Они шли друг за другом, отец впереди, а дед сзади, шагали по расстилавшейся в деревне тишине, навстречу изумленным взглядам односельчан. Шагали не торопясь, а цепь отцова велосипеда вызвякивала серебристую песню, и когда они подошли поближе, люди увидели, что отец везет им стандартную муку, помолотую на государственном мельзаводе. Дома у нас мать готовила только из стандартной городской муки. Отец шел впереди и катил велосипед с мукой, а дед шагал следом за ним. Сначала отцово лицо было полно раздраженной скуки, будто он ни во что не ставит своих земляков, но на подходе к перекрестку, где деревенские могли его разглядеть, отец расплылся в великодушной, ослепительно-красной улыбке. С этой улыбкой он подошел к толпе, глянул на Дин Юэцзиня, на Цзя Гэньчжу, на Чжао Сюцинь, на всех остальных, кто ходил к его дому требовать гробы, улыбнулся и сказал:
– Вы же друг другу не чужие, и болезнь на всех одна, к чему эти склоки?
Сказав так, он оглядел наваленные грудами камни и кирпичи, стащил с велосипеда муку, бросил ее к общим мешкам, отряхнул сиденье и проговорил:
– Здесь сто цзиней, мука высшего сорта, как у городских. Считайте, это мой вам подарок.
Сказал так, развернул велосипед и добавил, уже холоднее:
– Запомните крепко-накрепко: Дин Хой свою деревню, своих земляков и в мыслях не обидит. Вы виноваты перед Дин Хоем, а Дин Хой перед вами ни в чем не виноват.
Сказал так и пошел прочь.
Сказал и пошел.
Сделал несколько шагов, оседлал велосипед и скрылся из виду.
Так все и разрешилось. Деревенские понемногу образумились, поняли, что к чему, поняли, что виноваты перед моим отцом, виноваты перед семьей Дин, и отца моего еще долго ни в чем таком не подозревали.
К ночи школа зажила по-старому, все расселились по своим прежним местам. Дядя вернулся в дедову сторожку. Они с дедом легли, погасили свет и завели разговор перед сном.
Дядя говорит:
– Твою налево, облапошили нас.
– Чего это?
– Я всего одним камнем мешок с рисом разбавил, а брату пришлось два мешка муки выставить.
Дед сел в постели и без слов уставился на дядину койку.
А дядя говорит:
– Отец, как думаешь, кто в муку кирпичи подложил?
И сам же отвечает:
– По-моему, Юэцзинь. Он стоял на весах, другому бы смелости не хватило сунуть в мешок целых четыре кирпича, двадцать цзиней. Да к тому же перед Новым годом, когда у Юэцзиня жена померла, они кирпичи покупали, чтобы ей могилу сложить.
Пока дядя рассуждал, тишину за окном нарушил чей-то короткий кашель, а следом раздался звук удаляющихся шагов. Дядя прислушался, сказал деду, что выйдет по нужде, накинул куртку и пошел на звук.
3
Три недели спустя дядю с Линлин заперли в кладовке, где хранились мешки с мукой и рисом. Когда дед явился на место, все больные уже собрались вокруг закрытой двери.
Ночь была ясная и чистая, лунный свет разлился по школьному двору, будто вода. Люди столпились у кладовки, говорят: откройте дверь, откройте, пускай выходят, но никто не знал, где ключи от замка. Все оделись и высыпали на улицу, поглазеть на представление. Поглазеть на спектакль. Поглазеть на застуканных любовников – во всей Поднебесной не сыщешь зрелища интересней.
С улицы послышался дружный топот, нестройный топот, он приблизился к окну и стих, и тогда дядя крикнул из кладовки:
– Все мы одной ногой в могиле стоим, не сегодня завтра помрем, неужели у вас никакой жалости нет?
Чжао Сюцинь выступила из толпы и зажгла кухонную лампу, чтобы подсветить замок. Оказалось, замок на двери новый, черная краска на нем ярко поблескивала, и Чжао Сюцинь прокричала в кладовку:
– Братец Лян! Это не мой замок! Я давно заметила, что вы с Линлин сошлись, но никому не говорила. Рот у меня был на замке, как эта дверь. А замок новый, кто-то его из дома принес и повесил, чтобы вас застукать.
После короткого затишья дядя злобно проорал собравшейся снаружи толпе:
– Застукали нас, дальше что? Хоть застрелите меня совсем, я не боюсь! Все, кто со мной вместе болел, уже под землю сошли, я и так в долг живу, чего мне бояться?
За дверью повисла мертвая тишина, люди не знали, что на это ответить. Как будто запирать дядю с Линлин в кладовке было нехорошо. Очень нехорошо. И дядя с Линлин правильно делали, что блудили в кладовке. Все делали честь по чести. Дин Майцюань, Ван Гуйцзы, Цзя Гэньчжу, Дин Юэцзинь, Чжао Сюцинь и все остальные столпились у дверей и переглядывались, не зная, как поступить.
Чжао Дэцюань по возрасту был самым старшим, при свете кухонной лампы он оглядел толпу у кладовки и сказал умоляющим голосом:
– Давайте откроем…
– А ключи у тебя? – покосился на него Цзя Гэньчжу.
В ответ Чжао Дэцюань снова уселся на корточки и будто превратился в пень, сидел на корточках и молчал.
Дин Юэцзинь вышел из толпы, подергал замок, оглядел толпу и спрашивает:
– Чьих рук дело?
Говорит:
– Все мы одной ногой в могиле стоим, зачем это представление? Пусть порадуются лишний денек, кому они помешали?
Говорит:
– Откройте дверь, Дин Лян не такой козел, как его братец. Откройте.
Цзя Гэньчжу тоже выступил вперед, оглядел замок, обернулся к толпе и сказал:
– Откройте дверь, Дин Ляну с Линлин еще и тридцати нет, как они будут людям в глаза смотреть? И не вздумайте трезвонить об этом в деревне – дома у них узнают, как они будут людям в глаза смотреть?
Все по очереди подходили, проверяли замок, оглядывались на толпу и говорили, что пора бы открыть дверь, но никто не знал, откуда на двери взялся замок и где спрятан ключ. И Линлин заплакала в кладовке, села в
