Коза торопится в лес - Эльза Гильдина
Одна из калиток притворена. Набираюсь оставшейся смелости (жаль потраченных сил и времени), подхожу и заглядываю во двор. А там темень кромешная, хоть глаз выколи! Еще больше собираюсь с духом и, зажмурившись (все равно ж не видно ничего), проникаю внутрь. Велик притулила к палисаду, продвигаюсь дальше вдоль беленой стены дома. Останавливаюсь возле высокого крыльца с широкой лестницей. Осматриваюсь…
Тут вдруг передо мной, как из-под земли, вырастает высокая фигура. Будто обухом по голове! Да и фигура не меньше моего обомлела! Я инстинктивно дернулась назад, но фигура, на ходу сообразив, оценив ситуацию, ловит за руку и как схватит, будто в тиски зажал! Хочу крикнуть, но ком в горле мешает.
Я не сразу его узнала. А он и вовсе не узнал.
– Ты кто? – спрашивает Эдик Часов. В ночи его голос звучит еще приятнее.
Я, как птица, бьюсь в силках, попутно ища глазами Санни. Вот ведь стыдобище! Все, закончилось мое пинкертонство. Закрывается детективное агентство «Лунный свет».
Но Санни нигде нет. Значит, не приехала еще. Или окончательно кривляка продинамила бедного Эдичку. А он тут страдает, водочку, небось, глушит в одиночестве. Как оно там в этой убогой записочке:
Дорогая Сонечка!
Мне очень и очень без тебя плохо.
Мне очень и очень нужно тебя увидеть.
Мне просто до зарезу нужно поговорить с тобой, услышать твой настоящий голос.
Без этого жуткого зверья и подружек-малолеток.
Не знаю, как подобраться к тебе.
Ты, кажется, избегаешь меня теперь…
Тьфу ты, мерзость какая! «Подружек-малолеток»! Больше всего меня добивает именно эта фраза! Не нашел написать ничего лучше! Да тебя за это живьем на костре! Нет, я придумаю для тебя такое множество самых изощренных способов пыток и казни, что даже средневековой инквизиции с их испанским сапожком, даже якобинской диктатуре с их гильотиной не снилось. Самым известным мучителям и душегубам станет неловко и совестно при виде того, что сотворю с тобой я! Но все равно это будут всего лишь цветочки по сравнению с тем, как поступил со мной ты! Как можно оценивать человека по количеству его прожитых лет! Разве тебе не было пятнадцать? Разве ты от этого хуже себя чувствовал? У нас с тобой разница всего ничего, а дальше эта разница вообще сотрется. И чем я, спрашивается, хуже твоей «дорогой Сонечки»? Я тоже могу утешить. Я лучше всех тебя знаю, несмотря на то, что говорил ты со мной всего лишь дважды…
Я закончила свою внутреннюю обличительную речь. И только теперь, опосля, до меня доходит, что все это я бессвязно, лихорадочно, будто в горячечном бреду, с россыпью брызг бешеной слюны выпалила ему в красивое равнодушное лицо. Готова была укусить его, лишь бы поверил мне. Но из всего пораженный Эдик понял, кажется, только одно:
– Кто такая Сонечка? – спрашивает он, утираясь рукавом.
Меня будто под дых бьют, отчего сгибаюсь пополам и сажусь на корточки. Да уж, нарочно не придумаешь. Все, как я умею, все, как я люблю. Все напутать, все вверх дном перевернуть. Поставить адекватного человека в неловкое положение, ошарашить его признаниями, которых не просил, а самой – в слезы, самой – в кусты. И поминай как звали. Разбирайтесь, взрослые, сами. Хорошо, что ночью не видно, как трясутся мои подбородок и плечи и как нос делается красным. Зато хорошо слышны рыдания, даже самые беззвучные.
– Погодь, да ты ж дочка Большого, так? – осенило его. – А Санни – твоя подружка? Вы ж приходили к Роглаеву знакомиться, так? – Признал меня, наконец, хорошенько разглядев при свете луны. – Ты что тут делаешь? – перешел он на глухой заговорщический шепот, наклоняясь ко мне.
Я понимаю, что ему отчего-то боязно. И приехал он сюда в такой час не ради какой-то глупой девчонки. Мне снова хочется его утешить. И тут я решаюсь! Если теперь не скажу все как на духу, то так и буду, не помня себя, в круговерти оставшейся жизни из трамвайных маршрутов белым пудельком таскаться за трамваем, в который Эдик Часов садится. И при этом так же просительно вытягивать мордочку в сторону безликих пассажиров за мутным окном, с риском угодить под эти самые трамвайные колесные пары. А если трамвай меня таки не переедет, то с каждым годом начну отставать от него все дальше, потому что ноги мои, ноги старой девы, едва будут поспевать за ним. И будут скрипеть уже не спицы колес «Камы», а мои суставы. Интересно, как скрипят суставы у синего чулка?
Я снова зажмурилась и с замиранием сердца разом выпалила:
– Я тебя люблю! – И тут же застыдилась своего порыва, пот прошиб от собственной смелости.
Наступило выжидательное молчание. Хоть бы кашлянул из вежливости. Или он тактичный молчун? Чуть дыша, приоткрыла один глаз. Эдик Часов смотрел в другую сторону. Я проследила за его взглядом и поняла, почему все внимание сосредоточено не на мне. Перед нами бесшумно распахнулись железные ворота, а за ними, слепя глаза, в дождевой дымке засияли автомобильные фары.
– Быстро в дом! – живо командует Эдик Часов все тем же строгим чужим голосом и швыряет меня резко на крыльцо.
Ничего не соображаю, но такой страх от него передался, что не смею ослушаться, подчиняюсь наказу и ползу на четвереньках по бесконечным ступенькам наверх в сенцы.
Тем временем во двор бесшумно вкатывается иномарка. Эдик, посторонившись, закрывает ворота. Сиянье погасло, и все снова погрузилось во тьму. Хлопнули дверцей.
Так и не добравшись до сенцев, я на полпути застываю и приподнимаюсь до деревянных перил. Очень уж хочется поглядеть, с кем это у моего родственника намечаются секретные рандеву в такое время суток и по какому такому делу. Спустя минуту глаза привыкают к темноте. Луна из-за туч снова в помощь. И я разглядела внизу мужчину, такого же высокого, как Эдик Часов. Но, кажется, прихрамывает на одну ногу. Они сначала крепко обнимаются, толкая друг друга, друг на друга валясь, запрыгивая, покачивая в воздухе. Потом хромой чиркает спичками и тут же, закидывая голову, судорожно выпускает изо рта в воздух сизый дымок.
Я с трудом разбираю, о чем они говорят.
– Что с ногой? Давай осмотрю, – предлагает Эдик Часов.
– Да, – отмахивается тот, – ерунда. Хвоста за тобой не было?
Эдик вроде как замялся. Хочет уклониться от ответа. Надеюсь, не выдаст! Мало ли что
