Коза торопится в лес - Эльза Гильдина
Во второй половине дня – понятие растяжимое. Пока сидела в засаде, в самой глубине двора за деревьями, пару раз приходилось отбиваться от местной шоблы, которая бдит и которой важно знать, что это я вынюхиваю в их дворе. Но достаточно произнести имя Малого в качестве охранной грамоты, как все претензии снимаются.
В моей вязаной сумочке вода, зеркальце, платочек, студенческий билет, бинокль, фотик и книга. Достаю последнюю и читаю:
– Ага! Вот мы и дошли до дела. Еще два слова – все станет ясно, – сказал Вотрен. – Тайфер-отец – старый негодяй: подозревают, что он убил одного своего друга во время революции. Это молодчик моего толка и независим в своих мнениях. Он банкир, главный пайщик банкирского дома «Фредерик Тайфер и Компания». Все состояние он хочет оставить своему единственному сыну, обездолив Викторину. Подобная несправедливость мне не по душе. Я вроде Дон Кихота: предпочитаю защищать слабого от сильного. Если бы господь соизволил отобрать сына у банкира, Тайфер взял бы обратно дочь к себе; ему захочется иметь наследника – эта глупость свойственна самой природе, а народить еще детей он уже не в состоянии, я это знаю. Викторина кротка, мила, быстро его окрутит, превратит в кубарь и будет им вертеть, подстегивая отцовским чувством! Она будет глубоко тронута вашей любовью, вас не забудет и выйдет за вас замуж. Я же беру себе роль провидения и выполню господню волю. У меня есть друг, обязанный мне очень многим, полковник Луарской армии, только что вступивший в королевскую гвардию. Стоит мне только попросить, и он готов хоть снова распять Христа. Достаточно одного слова дяденьки Вотрена, и он вызовет на ссору этого плута, который ни разу не послал своей бедняжке сестре хотя бы пять франков, и…
Тут Вотрен поднялся, встал в позицию и сделал выпад.
– …и в преисподнюю! – добавил он.
– Какой ужас! – сказал Эжен. – Вы шутите, господин Вотрен…[5]
Когда я до бетонного состояния отсидела зад, Эдик наконец явился не запылился! Если встать на спинку скамейки и с трудом балансировать на ней, открывается неплохой обзор на его окна.
На кухне зажегся свет. Ну еще бы! Надо же подкрепиться перед свиданкой с чужой девушкой! Потом замигали цветные огоньки в зале. Это он телик зырит. Ага, просвещается. Никогда бы не подумала, что недосягаемый Эдик Часов проводит свои вечера так же уныло и непритязательно, как подавляющее большинство населения страны: тупо перед теликом.
Странно, не торопится никуда. Уже темнеет. Что я там ценного разгляжу впотьмах, когда застукаю его с Санни? Интересно, вспышка на фотике работает? Вот уж впору будет свечку им держать. Нарочно не придумаешь. Если, конечно, он все же соизволит собраться к ней. Но что-то по этому поводу меня начинают терзать смутные сомнения. Матушку со школы дожидается, что ли? Для чего? Чтобы сумки помочь разобрать? Какой заботливый! Лучше б на работу устроился. Тоже мне, здоровый лоб сидит на мамашиной шее с ее учительской зарплатой. Хотя тогда в ДК вел себя так, будто денег у него куры не клюют. Или, наоборот, не нужны ему. Не куры. Деньги. В любом случае, одинаково безразличен ко всему. Вот за этот его независимый вид я и не могу без него! Умираю просто!
Но сколько можно высиживать! Я закипаю от возмущения и нетерпения.
И тут меня до меня доходит! Торопливо достаю уже основательно потрепанную в моих мстительных и потных ладошках «Дорогую Сонечку», разворачиваю, с трудом перечитываю последние строчки:
Жду тебя в четверг весь день на нашем прежнем месте.
А я, дуреха, высиживаю тут полдня, жду у моря погоды. Так, может, они уже! Того! И вернулся он вовсе не с учебы! Влюбленным, как известно, учеба не помеха, закон не писан. Давно замечено. Они эгоисты и двоечники! Им вообще плевать на правила и обязанности. Плевать с высокой колокольни на то, какую боль причиняют своими украденными поцелуями.
Вдруг разные огоньки в зале затухают. Потом гаснет желтый приглушенный свет в прихожей. Из темного подъезда выдвигается на свою охоту Эдик Часов. Отужинавший, наглаженный, надушенный. Короче, в предвкушении. Мамы-папы, прячьте дочек.
А я, никому не упавшая дочь, следую (чтобы не сказать «преследую») за ним.
Объект мой, недолго думая, привычным манером навострил лыжи к остановке, где подлетевший трамвай тут же и подхватил его. Ехали долго. Кручу педалями и едва поспеваю за резвым вагончиком. Мне испытание: следить и за своей дорогой, и за выходами на каждой остановке. Хотя куда он, голубчик, от меня теперь денется по трамвайным-то путям. Но это только на словах просто. Благо народу в этот час немного. В Буре местные власти экономят на уличном электричестве. Потому добираюсь практически на ощупь. А я и при дневном свете неважный велосипедист. Но впереди мой Эдик Часов, моя путеводная звезда на темном небосклоне жизни. Освещает унылый путь. Потемневшее небо сделалось мраморным, вернее разлинованным, будто тигр перед прыжком. С белым облачным мехом и глубокими темно-синими глазами космоса.
Однако на городской площади выясняется, что я не единственная, кто устроил за Часовым слежку… Ох уж этот дядя Гера со своей сентиментальностью! Он сегодня трезвый, потому решил снова освежить, всколыхнуть в памяти образ потерянного сына. Ну вот, сейчас все мои ухищрения пойдут насмарку.
Блудный отец всегда его тут караулит, чтобы на задней площадке несколько остановок любоваться трогательным и умным затылком сидящего впереди сына.
Но в этот раз все пошло не так. Дядя Гера, как всегда, не глядя, в последний момент забежал за Эдиком следом, но сразу столкнулся с ним на ступеньках. Эдик Часов против обыкновения не занял своего обычного места возле окна, а, уступив его кому-то, тоже стоял на задней площадке. Бедный дядя Гера в замешательстве отскочил. И, ссутулившись, согнувшись в три погибели от тяжкой душевной ноши, прижался к другому поручню. Словно пригвоздил себя к позорному столбу, не решаясь даже украдкой поднять голову на парня, чей драгоценный покой в порыве радостного волнения так неосторожно нарушил. Эдик Часов, жестокосердный или, наоборот, слишком деликатный сын своей матери, и бровью не повел в его сторону, с привычно апатичным видом пролистывая новый номер «Техники молодежи».
Дядя Гера, на беду свою, в какой-то момент хотел было поправить себя в его глазах и даже обратиться к нему с каким-нибудь пустяком, дежурной фразой, завязать ненавязчиво житейский разговор. Но вовремя струхнул, потому что одна назойливая тетка, между ними стоявшая (из тех, кому
