Коза торопится в лес - Эльза Гильдина
А трамвай красным рогатым жучком все дальше стекает в дымную низину. Цепочка огней вдоль улиц становится реже. Инза и Низы остались позади. По сторонам тянутся гаражи, склады… В пустых желтых окнах вагона остался чернеть силуэтом лишь один человек. Уставился в свою «Технику молодежи», головой не вертит, в окне не высматривает нужную остановку.
Внезапно откуда ни возьмись за мной с лаем увязывается стая собак. Наверняка это те самые, про которых писали в районке: брошенные прошлогодними дачниками голодные одичавшие псы. Вожак у них самка – мамаша выросших псов. В последнее время наводят ужас на всю округу: задирают скотину. Бывали даже случаи, что на людей нападали. Короче, рыскают оголтелой сворой в поисках пропитания. В той же статье сообщалось, что их пытаются отлавливать, но те, умные заразы, чуя опасность, рассредотачиваются на время угрозы, а потом снова сбиваются в стаю.
Я слышала, что в такой ситуации лучше не смотреть в глаза собакам, чтобы они не приняли вызов, не окружили и не атаковали. Краем глаза замечаю вздыбленную шерсть, обнаженные клыки, складки на лбу…
Зверюги эти долго мешаются под колесами, но, к счастью, скоро отстают. И лишь один белый пуделек, неизвестно каким образом затесавшийся в эту компанию, с завидным упорством обгоняет меня, заливисто тявкает, просительно вытягивает мордочку и получает сверх меры порцию грязи, комьями летящей из-под колес.
Эдик, да когда ж ты сойдешь? Что это за место такое загадочное, где устраивают подпольные свидания? Так мы до Марса домчимся. Или, что вернее, до конечной.
Долго ли, коротко ли, что называется, но добрались-таки с горем пополам до конечной остановки, где трамвай, повернув на развязке, оставил на унылом пустыре одного-единственного пассажира.
Я на последнем издыхании и на максимальном отдалении от него. Это мой личный «Тур де Франс» или «Большая петля», в общем как угодно. Главное, что я сделала это!
Эдик Часов постоял немного, прикидывая, припоминая, куда ему дальше, и двинулся в сторону АЗС. Ну и место для тайных свиданий! Хотя нет. Ему наверняка нужен телефон-автомат. Я выпиваю всю свою воду и следую за ним пешкодралом. Сил моих нет крутить педали. Почему-то вспомнилось: «Крути педали, пока не дали!»
Чуть дальше от АЗС стоит краснокирпичный «Гостевой дом» со всеми делами типа сауны и кафе. Но родственник мой туда не торопится. Застрял у автомата, как приклеенный, и с места не сдвинется. Насколько могу судить со своего расстояния, нетерпеливого кавалера выдает в нем то, с каким волнением каждый раз он всматривается в окна проезжающих авто.
Так, если бедный студент-медик Эдик Часов привалил на трамвае, то Санни, значит, на такси прискачет? Или она возьмет машину у своего папы? Санни вьет из своего отца веревки, ни в чем в семье отказа не знает…
Кажется, Эдику пришло сообщение. По телефону долго выясняет что-то, о чем-то договаривается… Наконец вешает трубку и выходит на дорогу голосовать…
Не-е-ет! Вторую часть Мерлезонского балета не осилю! На гонки с легковушкой не подписывалась! Эдичка, пожалей меня, свою родственницу! Хватит таскаться по девочкам. Скоро ночь-полночь, а тебе наверняка завтра еще на пары тащиться!
Но Эдик, разумеется, не слышит глас вопиющего. Он ловит попутку. Благо попадается полуразваленная гнилая «копейка». Да уж, Эдик Часов на пути к своей цели ничем не гнушается. Ну, может, с этим едва переваливающимся на ухабах корытом я еще потягаюсь в скорости. Задний мост авто сильно проседает, лопнули листы рессор. Видимо, часто возили мешки с картошкой. Чертыхаясь, проклиная тот день, когда затеяла всю эту бодягу, кладу руки-плети на руль и с усталой обреченностью качусь дальше ко всем едреням!
Дорога постепенно расширяется, переходя в чистый степной поток с перелесками. Дорога будто нарочно изводит рытвинами и колдобинами. Под колесами в кружке велосипедной фары мелькают камешки и трещины дорожного полотна. Такое ощущение, что мое собственное отчаяние тонким и ровным слоем размазывают по этой разбитой дороге, как и по жизни в целом. Для подтверждения этой мысли трясущаяся впереди колымага, кренясь на повороте, обдает меня густыми клубами вонючего дыма. Доносится жуткий скрежет. Это выхлопная труба, привязанная шнурком от ботинка, как пустое ведро, гремит по грунтовке.
При полной луне и относительно чистом небе почему-то некстати накрапывает. Но так, будто и не дождь вовсе, а почти всухую плюется. Эта мелкая изморось с дуновением ветерка приятно холодит, смывает застывшую соляную корку пота на лице и шее. Дождь – это всегда обновленное, чистое впереди. Позади остается пыльное, затхлое, душное.
К едреням – в прямом смысле, потому что впереди в мокрой темноте в белом свете фар замаячил указатель, а за ним деревенька с подобным названием. Тут-то моего Эдика и высаживают. Едреня (буду называть пока так, потому что по дорожному указателю не удалось идентифицировать населенный пункт) представляют собой пару улиц из заброшенных дачных участков и погибших деревенских дворов с заколоченными окнами, поваленными заборами и заросшими бурьяном садами. В один из них Эдик Часов, постоянно озираясь, так и нырнул. Я не успела заметить, куда именно. Как сквозь землю провалился. Как же быть-то теперь? Приехали! Столько гналась за ним, чтобы под самый финиш, когда можно накрыть их тепленькими, упустила из виду. Как ворона – сыр из клюва. Где-то поблизости завывает очередная псина. Интересно, она на цепи? Есть у нее хозяин? Вообще здесь живут люди? Или только зверье, неприкаянное и покинутое? Не хочу оказаться чьим-то ужином. Я сама с удовольствием перекусила бы. Та «команда» с вожаком-мамашей, чуть не порвавшая меня на все флаги мира и чуть не пустившая мою «Каму» на запчасти, видимо, с этих же мест.
Становится по-настоящему жутко. На знобком ветерке запахиваю ветровку. Робко выхожу на свет (луна в помощь). Медленно бреду по улице, выглядываю в уцелевших окнах возможные признаки жизни. Одного только понять не могу: то ли это
