Коза торопится в лес - Эльза Гильдина
– Ты чего? – испытующе глядит на него водитель.
– Да нет, нормально все, – стараясь унять волнение в голосе, убедительно торопится успокоить Эдик Часов. – Бедолага этот Герман, брательник Большого, пас меня пару остановок. Но он не при делах, у него свои заморочки.
– Точно, бедолага! – брезгливо соглашается второй с зажатой во рту сигаретой.
Он вытащил из рыбацкой куртки фляжку, отвинтил колпачок и, прикрыв глаза, большими глотками стал громко отпивать из горлышка.
– Что время с людьми делает! Когда-то мечтал быть на него похожим, – продолжает он, утираясь рукавом. – А с этим ума не приложу, что делать. На кладбище «второй этаж» только после послезавтра открывается. У мусульман проще. У них сразу хоронят.
Эдик Часов при этих словах с опаской косится в мою сторону.
– Что там Роглаев поделывает? – мрачно усмехается водитель, предлагая фляжку Эдику. – Забздел? Штаны намочил?
– Скорее перебздел. – Эдик отпивает, зябко ведет плечами. – Делает мину при хорошей игре. За девками, как всегда, волочится. С девчонкой сына Большого шуры-муры крутит.
– Во дает! Все ему в жилу, – не без зависти отмечает тот. – А тебя подозревает?
– Ну мы же с тобой повода не давали пока. Он за мной, конечно, приглядывает. Про тебя спрашивал, но я сразу дурачком прикинулся.
– Тебе идет вообще-то, – пошутил собеседник и тут же насупился. – Послушай! Я понимаю, это все не твои дела. Но ты единственный, кто у меня остался. Замазать его надо срочно, а то запашок уже пошел.
– Ты хоть скажешь, кто там у тебя?
Водитель подходит к машине, открывает багажник, и они, как в фильмах Тарантино, нависают над тем, что там у них покоится.
Эдик после увиденного отводит водителя в сторону и снова понижает голос:
– Ты думаешь, пилить – это как нефиг делать? Весь «фарш» размажется по стенам, и кто это будет оттирать? Матушку предлагаешь напрячь? Только этого ей не хватало. Тем более дом ты на нее записал. В любом случае следы не удастся скрыть.
– Что же делать? Ну, думай, предлагай! Ты ж у меня башковитый, – требует человек.
Я с трудом напрягаю слух. После всего увиденного и половины услышанного голова моя не соображает, отказывается от новой порции информации.
Но, предчувствуя что-то ужасное, заползаю в дом, заворачиваю в первую попавшуюся комнату. Там, слава богам, разложенный диван. Взбираюсь на него, накрываюсь чем-то похожим на плед. Сразу ощущается жжение под веками. Не желая больше шевелить ни конечностями, ни мозгами, вся раздробленная, разломленная на куски, проваливаюсь в какую-то другую действительность с нарастающим непониманием того, что происходит и во сне, и за его пределами.
Сон Татарки
И в этой дурной действительности, когда трудно различить, сон это или явь, снова поднимаюсь. Иногда бывает такое: услышишь наяву чей-то разговор, или начало фразы, или событие, а потом ночью во сне видишь его продолжение как одно из возможных. Это сознание наше, имеющее свойство зацикливаться на незаконченных вещах, воспроизводит и доводит-таки до логического конца, доигрывает ситуацию. Эффект недостигнутой цели.
Ощущаю под ногами, как широкие, выскобленные добела, обтесанные топором доски-плахи с легкостью прогибаются. И сам пол будто качается, как морские волны. Держась за стену, пробираюсь обратно по тому же длинному темному коридору, по которому заползла внутрь. Выхожу на крыльцо, а у основания лестницы стоит, дожидается Эдик Часов. При виде меня распахивает заднюю дверцу машины, на которой приехал тот прихрамывающий человек, и делает приглашающий жест. Я послушно, как сомнамбула, спускаюсь к нему, устраиваюсь сзади. Только не со всеми удобствами, вольготно развалившись на сиденье, а, по совету предусмотрительного Эдика Часова, внизу, так, чтобы появившийся следом хромой меня не заметил. Сам же Эдик Часов устраивается впереди, рядом с водительским креслом. Тот человек подмигивает ободряюще Эдику и заводит мотор. Выезжаем со двора. Я со своего места пошевелиться боюсь.
Едем долго. Хорошо, что это сон, иначе отсидела бы себе все, что только можно. И за возможность как следует размяться отдала бы все.
Наконец автомобиль сбавляет скорость, а потом и вовсе останавливается. Те двое, водитель и Эдик Часов, не сговариваясь, выбираются из салона. Я приподнимаюсь со своего места. Вот это да! Мы на территории больницы. Возле того одноэтажного домика, куда на рассвете или поздно вечером возят носилки, накрытые простыней. В этом домике стоят оцинкованные «корыта». Так мне наяву Хаят рассказывала.
Над входом горит лампочка. Эдик Часов долго стучится, выкрикивает кого-то. Хромой, зябко сутулясь и не вынимая рук из карманов, переминается с ноги на ногу. Вот и курил бы сейчас свои вонючие сигареты. Но нет, на улице, видите ли, холодно, поэтому курить он будет опять в машине. Это с моей высокой восприимчивостью ко всяким запахам!
Наконец открывается небольшое окошко, высовывается небритая заспанная рожа.
– Хабыч, привезли «клиента».
Хабыч в ответ хрипит и машет руками:
– Ребяты, хана! Сегодня главный по больнице дежурит.
– Как это главный? Как это дежурит? – спрашивают те в один голос. – Мы ж договаривались! Может, обойдется? Постоялец ведь тихий.
Долго пререкаются, уговаривают. Но несолоно хлебавши возвращаются.
Сну моему нет конца, «увлекательная» поездка продолжается.
Мне снизу чуть видно, как на всех перекрестках одним цветом перемигиваются светофоры. В этот раз едем еще дольше, и уже не в город, а из города. Между сидящими впереди напряжение все нарастает. Они словом не обмолвились, но я нутром чую. А водила все курит свои вонючие сигареты, запах которых, казалось, уже впитался в стенки моих ноздрей.
Наконец, приехали. На этот раз мое подсознание привело нас на территорию заброшенного карьера, где когда-то арестанты (Мама не любит слово «зэк») добывали песок для сталинских строек. Карьер этот сейчас заполнен водой и представляет собой заросший пруд, который, если верить россказням Малого, глубиной метров двадцать-тридцать. К нему и днем-то страшно подходить, потому что берега постоянно осыпаются!
Водила и Эдик Часов выходят, с трудом выгружают из багажника что-то тяжелое и объемное, завернутое в черный пакет. Кое-как дотащив его волоком до обрыва, привязывают к нему найденный здесь же кусок ржавого рельса от полуразобранной узкоколейки, заброшенной недалеко. И в тот момент, когда они сбрасывают его, в этом самом мешке с грузилом вниз лечу почему-то именно я.
«Обманщики! Вот как все подстроили! Эдик Часов, ты же обещал, ты же спрятал меня!» – кричу я, прозреваю я, просыпаюсь я…
Татарка на тарзанке
Просыпаюсь в холодном поту на том же диване. Пробуждение глухое, как будто насильно выдернули из того кошмара,
